— Которая по минуточке утекает, — добавил Казарян и опять: — Что делать будем, командир?
— Перво-наперво убийцу словим.
— Ты знаешь, кто убил Власова и прокурора?
— Знаю, Рома. Петр Арефьев, образцовый боец ВОХРа, мужественно охраняющий сердце этого района — райком партии.
— Доказательства у тебя имеются?
— В громадном количестве. Правда, косвенные.
— А вдруг не прижмешь?
— Тогда доломаю. На очных ставках доломаю.
— Могут не дать, Саня.
— Дадут, куда они денутся!
— Арефьева не дадут. Кончат.
— Не успеют, — беспечно заметил Смирнов, но поднялся резко. — Помчались, армянский ковбой!
В Нахте они были к восьми вечера. Припрятали «газон» на заветной полянке и разбрелись: Казарян по съемочным своим делам, а Смирнов на поиски Борьки Марченко, который должен был уже вернуться.
Искать его не пришлось. Суча от нетерпения и ответственности ногами, абсолютно трезвый Марченко нетерпеливо ждал Смирнова в вестибюле гостиницы. От долготерпения начал с претензий:
— Где вы все пропадаете? Я уже полтора часа вас жду!
— Дождался, вот и молодец, — поощряя, ободрил эмоционального артиста Смирнов. — Беседовал с Лидией Сергеевной?
— Трижды, Александр Иванович, трижды! Замечательная у вас жена.
— Сколько я тебе должен за телефонные разговоры?
— За один, Александр Иванович, за первый. Семь девяносто. А дважды Лидия Сергеевна сама звонила на центральный телеграф.
— Ты ей мои вопросы отчетливо зачитал?
— Я же актер, Александр Иванович, — обиделся Борис. — И ее ответы все записал. Слово в слово, — и пошутил: — Без ошибок.
— В наше время грамотный актер — приятная и многообещающая неожиданность, — Смирнов вытащил бумажник, протянул десятку Борису. — На сдачу у Матильды поднесешь. Где твои записи?
Марченко, роясь в карманах, взглянул, наконец, на Смирнова и страшно удивился:
— А чего это вы с автоматом?
— На охоту ездил, — отбрехнулся Смирнов и развернул лист бумаги, исписанный крупным актерским с завитушками почерком.
— Чего-нибудь подстрелили? — не унимался Борис.
— Не чего-нибудь, а кого-нибудь. И не я, а Роман Суренович, — ответил Смирнов, не вдумываясь в смысл произносимого, и вдруг заорал: — Да дашь ты мне почитать или нет!?
Марченко замолк. Но ненадолго. Интуитивно ощущал, что любезность, оказанная им Смирнову, допускала легкую развязность общения.
— Кстати, о Матильде. Она с полчаса назад заходила сюда, вас искала.
Смирнов не разгневался, дочитал телефонограмму, слава Богу.
— Что сказала?
— Просила, как вы объявитесь, сразу же идти в закусочную.
— Она же сегодня в отгуле.
— Меня попросили — я передаю, — попытался стать официальным Марченко, но не сдержался в рамках, любопытен был: — Ну как, помогли вам сведения, Александр Иванович?
— Помогут, — поправил его Смирнов. — Ты уговор помнишь, Боря?
— Нем, как капитан Немо, — заверил Борис.
— А как надерешься?
— Я тогда вообще нечленораздельно говорю, — признался Боря. И был самокритично прав.
— Что ж. Пошли в закусочную. Ты там мне на сдачу поставишь.
Край солнца прилег на седловине меж двумя сопками. Зримо удлинились тени. Отчетливо надвигались короткие здесь сумерки.
А в закусочной уже темная ночь. Интересная получалась картиночка: в дежурство Матильды здесь выпивали, закусывали, беседовали, а у Любки гуляли: кричали, вскакивая, бессмысленно передвигались меж столиков, клялись, рыдали пьяно, матерились бесконечно.
За угловым, привычным уже Смирнову столиком тихо сидели Матильда и Франц. У стула, под правой рукой Франца, стояла знакомая объемистая сумка. Франц увидел Смирнова, встал и спросил:
— Надеюсь, у вас все в порядке?
— Можно сказать, что так, — грустно сказал Смирнов.
— Машина на условленном месте?
— Да.
— Тогда я пойду, — решил было Франц, но Смирнов, прижав его плечо, усадил на стул и объяснил некоторую свою фамильярность:
— Кое-какие нюансы, Франц. В газике сейчас находятся автомат, четыре пистолета и упаковка гранат-лимонок. В бардачке взрыватели к ним. Вы бы не могли, после того как перемените номера, собрать все это хозяйство и припрятать где-нибудь поблизости. Это — просьба, робкая просьба. Да — да. Нет — нет. И никто ни на кого не в обиде.
— Да, Франц, — решила Матильда. — В мою сумку все это влезет. И неси ее сюда, я здесь в закусочной припрячу.
— А Люба? — забеспокоился Смирнов.
— С Любой я разберусь.
— Да, Александр Иванович! — Франц снова встал, посмотрел на Матильду, улыбнулся Смирнову, взял сумку и пошел к двери.
— Франц — замечательный парень, — сказал Смирнов.
— Конечно, — согласилась Матильда и, демонстративно посмотрев на автомат, висевший на плече Смирнова, спросила: — Вы сегодня убили?
— Нет, — ответил он, зная, что говорит полуправду.
Таскал он этот автомат с собой для того, чтобы те, кому надо знать, знали: предупрежден, вооружен и начеку. Но сильно надоела и притомила непривычная машинка. В номере Казаряна он бросил «Калашникова» на свободную кровать (на другой, задрав ноги на спинку, отдыхал Роман), присел на нее же, изучающе осмотрел кинорежиссера на предмет использования. Решил, что вполне трудоспособен, и начальственно позвал: — Роман!
Казарян не откликнулся. Оказалось, он умудрился крепко спать и с высокозадранными ногами. И поза — не повернись, и колпенные сухожилия внатяжку, и прямоугольная спинка врезалась в обе пятки, а армянский богатырь спал. Смирнов грубо потряс богатырское плечо.
— Что тебе? — не открывая глаз, спросил Казарян. Кто его мог беспокоить — знал наверняка.
— Пойдем с душегубом беседовать, — нарисовал радужную перспективу Смирнов.
— Иди один. Я спать буду.
— А если душегуб и меня завалит? Одного-то?
— Типун тебе на язык, идиот! — бодро вскричал Роман и сел в кровати.
— Собирайся, Рома, — попросил Смирнов. — И «Калашникова» куда-нибудь припрячь. У меня-то уж обязательно пороются.
Казарян встал на коврик. С зевом потянул свое мощное тело бывшего известного боксера-полутяжеловеса, резко присел три раза и, поднимаясь в третий раз, взял автомат в руки. Еще раз зевнул и, пройдя к одежному шкафу, повесил его на гвоздик. Рядом со своим.
— Прямо как зонтики! — восхитился Смирнов. — А если к тебе заглянут?
— Не заглянут. Я в номер помрежку посажу монтажные картонки заполнять до моего прихода, — сообщил Казарян и стал обуваться.
Где жил Арефьев с Жабко, Смирнов знал. Этот полубарак-полуизбу он, по подсказке Матильды, рассмотрел еще вчера, поэтому в темноте шел к нему уверенно. На подходе поинтересовался у Казаряна:
— «Вальтер» твой где?
— Пупок греет.
— Тогда порядок, — Смирнов открыл калитку и по дорожке направился к половине избы, где жил Арефьев.
И вдруг дважды прогрохотало. Ученые жизнью и профессией, Смирнов и Казарян спешно легли на землю. За оградой, на соседнем участке, опять вспыхнуло и прогрохотало. Трижды. Грохот они слышали, а свист пуль — нет.
— Я попробую? — предложил Казарян.
— Не надо, не попадешь в такой тьме. Да и не будет он больше стрелять. Сейчас побежит, — все про все понял Смирнов. И точно: в вернувшейся тиши затрещали кусты и загремели тяжелые шаги бегущего человека. Смирнов поднялся с земли, ловко засунул два пальца в рот и издал душераздирающий изумительной силы унизительный для убегавшего победительный свист. Прекратив его на самой извилистой фиоритуре, Смирнов предложил: — Пошли в дом, Рома. Для порядка с хозяйкой поговорим.
Хозяйка открыла с опаской, только узнав, что видеть ее желает милиция. А открыв, рассмотрела стоящих на пороге и, точно определив, спросила Смирнова:
— Это вы, что ли, важный милиционер из Москвы?
— Я, — подтвердил Смирнов. — Самый важный. Где муж?
Высокая, поджарая, смуглая, лет пять тому назад, вероятно, и красивая женщина ответила исчерпывающе: