— Нет! Я лучше потом с тобой, Гриша, один на один поговорю. Ну, а если что непредвиденное — мы с Романом Суреновичем в гостинице.
— А Роман Суренович при чем? — грубо спросил следователь.
— А Роман Суренович — майор милиции запаса. Шесть лет тому назад — лучший оперативник МУРа, — скромно доложил Смирнов и встал. Встал и майор запаса.
До гостиницы молчали. В вестибюле Смирнов предложил:
— Пойдем к Олегу заглянем.
В номере Олега не было, но из третьего люкса, где разместились звуковики, доносилась песня, исполняемая Тороповым. Новая песня: про чудесную поляну, про веревочки, чтобы осчастливленные пребыванием на этой поляне далеко не уходили, про мудрого козла, который трахал подряд всех привязанных, чтобы убить в них низменные инстинкты и уберечь от постороннего дурного влияния.
Но не было Олега Торопова у звуковиков. Звукооператор, инженер звукозаписи и микрофонщик, пригорюнясь, слушали магнитофон. Под водочку, конечно.
— Когда Олег записал эту песню? — строго спросил у звукооператора Казарян.
— Два часа тому назад. Пришел, говорит: «Давай запишем горяченькую, только что слудил». Мы, конечно, тут же ее начисто и записали. Три дубля. Сейчас все думаем, который лучше. Замечательная песня, правда?
— Правда, — мрачно согласился Казарян. — Пришел он к вам пьяный, трезвый?
— Почти трезвый. Сочинял ведь, — ответил звукооператор и признался: — А как записали, естественно, по стакану приняли.
— Естественно! — разозлился Смирнов. — Стакан водки — естественно!
— И для вас естественно, — спокойно заметил звукооператор.
— Для меня — да! — заорал Смирнов. — А для него — нет! Он — запойный в запое. Понимаешь ты это, слухач? Где он сейчас?
— Не знаю. Только-только мы приняли по стакану, как набежала эта блондинистая комсомольская блядь Вероника. И сразу: поминки у Эдиты Робертовны, видите ли, справляли не по-нашему, мы новые организовали, пойдемте, мол, с нами. Нас для проформы позвала, мы отказались, а Олега все-таки уволокла. С гитарой.
— Говнюки вы, братцы, — констатировал Казарян, и Смирнову: — Пошли, Саня.
В коридоре расстались ненадолго.
— Ты чистенький, а мне душ принять просто необходимо, — сообщил Смирнов. — Помоюсь и к тебе загляну.
— Водку жрать? — догадался Роман.
— А куда мы от нее, родимой, денемся?
Уже все было готово на столе, когда явился чистый, причесанный на геометрически четкий пробор молоденький на глаз подполковник Смирнов в свежей кумачовой — за «Спартак» «болел» — футболке. Увидев такое, Казарян тут же исполнил:
— В красной рубашоночке, фартовенький такой!
Смирнов оглядел стол, не садясь, и критически заметил:
— Вроде бы все ничего, а до Алькиного сервиса — не дотянуться.
— То Алька, — сказал Казарян.
— Алька, — эхом отозвался Смирнов и сел. — Давай-ка выпьем за него.
Казарян налил, чокнулись, и почти хором произнесли оба:
— Чтобы ему было хорошо.
Выпили, закусили вяло. Казарян вспомнил сегодняшние дела:
— Как ты теперь с этими разбираться будешь?
— Когда мой командир на фронте не знал, что делать, он приказывал весьма значительно и строго: «Действуйте по обстоятельствам». По обстоятельствам, Рома, по обстоятельствам. Теперь их ход. Я вроде бы, как шахматист, сделал зевок и жду: хапнут они эту фигуру или не хапнут.
— Арефьева? По-моему, уже хапнули.
— Хапнули и отложили? Ну, нет! Они еще вокруг него круги делать будут. Могут мне его под выстрел подставить, а то и выстрелить в меня из него.
— Конкретно — кто? — злобно поинтересовался Казарян.
— В куски разорвешь? У них несколько подходящих пареньков имеется. Но скорее всего задействуют на меня для меня неизвестного. И — хватит о делах, сдавай.
Выпили по солидной второй. Третью разлили по стаканам и расселись поудобнее: Казарян на диван, Смирнов — в кресло. Стаканы и малую рабочую закусь прихватили с собой. Смирнов поставил стакан на плоский подлокотник кресла, а на стакан малую тарелку с селедочным бутербродом, закинул руки за голову, откинулся на спинку и вдруг негромко запел:
Только начал про дороги, как Казарян взвыл:
— Перестань!
— Это почему же? — заносчиво и обиженно спросил Смирнов. — Тебе тембр не нравится или я не в той тональности взял?
— Извини, Саня. Я опять вспомнил, как сегодня того уложил…
— Болван, — разозлился Смирнов. — Настроение поломал, песню испортил. Уложил и радуйся, что успел уложить. Не хватись мы вовремя, были бы сейчас, как два дуршлага, и над этой кухонной посудой рыдали бы родные и близкие.
— Юморок твой, Саня, так себе юморок, — отметил Казарян. — Слегка Бутыркой отдает. Но и успокаивает. Как там дальше?
И вдвоем, на два голоса, сумели развести, продолжили заветную:
Допели, и сразу же в разгоряченное пением горло — третью дозу. Занюхали и в неподвижности и молчании стали терпеливо ждать прихода благодетельной расслабки. Она пришла, не ожидая зова. Не расслабка — Жанна.
— Господи, все поют! — как бы удивилась она. — Оператор ваш, Роман Суренович, к вам случайно не забегал?
— Если бы забегал, то наверняка остался, Жанна.
— Вот ведь обормот пьяный! Как же такому пьяному от меня удалось спрятаться?
— Запомни, Жанна, хитрее пьяного никого нет. Он всех обхитрит, а в конечном счете себя больше всех, — изрек назидательную сентенцию Смирнов, но завершил, как надо: — Садись с нами. Пора, Жаннета, поправить свой такелаж.
— Не совсем поняла, — призналась Жанна. — Это что — насчет перепихнуться?
— Кто о чем, а вшивый о бане! — разозлился Казарян. — В пору моего не очень добродетельного отрочества любимой песней была та, строчку из которой столь изящно ввинтил в свой монолог наш боец невидимого фронта…
— Ого-го! — сильно удивилась Жанна. — Вы, Роман Суренович, на подходе к полному порядку! — Но, заметив, что Казарян собрался протестовать, быстро предложила: — Спойте эту песню, а?
Смирнов пересел на диван, обнял Казаряна за плечи, и они приступили к исполнению:
Жанна все поняла и сливаться с улицей не захотела.
— Молодые люди! — воскликнула она. — А как насчет того, чтобы Жаннете поправить такелаж?
Певцы отряхнулись от ностальгического азарта и, уже по-пьяному суетясь, принялись обслуживать Жанну.
— За операторское искусство! — произнесла свой первый тост Жанна.
— Решила все-таки за Тольку замуж выйти? — догадался Казарян.
— С чего это вдруг? — удивилась Жанна сразу же после того, как аккуратно и с истинным чувством выпила.
— Уж больно проникновенно тост про оператора произнесла.
— Во-первых, не про оператора, а про искусство. А во-вторых, жалко мне его, дурачка из московской интеллигентской теплицы.
— «Жалеть» в устах русской бабы значит любить, — назидательно заметил Смирнов.
— Ну, это в давние-давние времена так было. Теперь жалеть, это просто жалеть, в крайнем случае пятерку на опохмелку дать. Да к тому же я — русская только наполовину.
— А вторая половина? — от нечего делать поинтересовался Смирнов.
— Четвертинка немки и четвертинка грузинки.
— Ух, и худо твоим мужикам! — понял Казарян.
— Ох, и худо мне с моими мужиками! — возразила Жанна. — Но просто интересно, куда спряталось это вечно обиженное пьяное дитя?