— Это не шутки, паренек. Это всесторонняя проверка маршрута следования. Дальше что будем делать, молодой?
— Через сто-сто двадцать метров второй ориентир — идеальный треугольник из трех муравьиных куч, посреди которого единственная здесь береза. Строго на север от нее на расстоянии двадцати метров — поваленный бурей громадный кедр, в яме от корневища которого и сделал себе берлогу Арефьев. Жабко говорит, очень мило у него.
— Предложения, предложения, Витя, — поторопил Смирнов.
— Я пойду по прямой, залягу у входа — метрах в десяти и буду ждать его выхода. Если не выйдет, буду провоцировать выход каким-нибудь звуком.
— Каким? — серьезно спросил Смирнов.
— Я ход кабана умею изображать. Не отличишь от настоящего.
— А если он не выйдет?
— Обязательно выйдет. Он — охотник.
— А как представляешь мою задачу?
— Я считаю, Александр Иванович, что вы с гарантийным прихватом должны обойти берлогу и залечь метрах в ста от нее строго с юга. Мой знак вам — одиночный автоматный выстрел.
— Ты — с севера, я — с юга. По прямой, в запарке, не перестреляем друг друга?
— Давайте постараемся сегодня вообще не стрелять, Александр Иванович.
— Ну-ну, — посомневался Смирнов. — Конечно, если бы ты поопытней был…
— Вы уж поверьте мне: все будет в полном порядке.
— Ну-ну, — повторил Смирнов и двинулся по обговоренному маршруту. Он не ушел, он растворился, его просто не стало.
Чекунов поначалу пытался заметить хотя бы движение в кустарнике и мельканье, услышать отзвук шелеста шага, по изменению птичьего гама понять путь, которым двигался Смирнов. Глухая и потому беззаботная тишина. Чекунов вздохнул и присел на толстый сук сломанной сосны.
Из-под земли, из норы метрах в пяти — семи от места, где разговаривали Чекунов со Смирновым, вылез Петр Арефьев, подошел к Чекунову, сел рядом. Чекунов предупредительно приложил палец к губам. Арефьев согласно кивнул: понял, молчок! Тихо-тихо и не шевелясь сидели минут десять. Наконец, Арефьев показал Чекунову пачку папирос и спички: можно, мол? Чекунов кивком разрешил. Боец ВОХРа, стараясь не греметь спичечным коробком, прикурил и страстно затянулся. Чекунов дождался, когда он докурил папиросу, и заговорил нормально:
— Где Ванька?
— Здесь.
— Его на всякий случай надо послать, чтобы перекрыл тропу вдоль ручья к автомобилям. Вдруг чудом каким уйдет.
— Такой волчище всякое может выкинуть, — согласился Арефьев и позвал: — Иван!
Иван Фролович, увлеченный руководитель-энтузиаст лагерной самодеятельности, явился из той же дырки. Отряхнулся, будто лихое па с похлопыванием в переплясе сделал, улыбнулся, артист, на все тридцать два, доложился:
— К твоим услугам, Витенька.
— Что при тебе? — строго спросил Чекунов. Он здесь был командир.
— Карабин мой, еще лагерный, и «Стечкин».
— Про карабин — забудь. Я шел с ним, я знаю, как он ходит. Пока ты с этой палкой развернешься, от тебя на составные части разберет. Бери пистолет и при. Заляжешь у тропы, не доходя до «газика» метров тридцать. Если, не дай-то Бог, он уйдет от нас, то, почувствовав близость спасительного автомобиля, утратит бдительность и побежит в открытую. Тогда пали из пистолета, Иван, в упор пали в него!
Иван не полез в нору, пошарил рукой у лаза, вытянул пистолет, засунул его за ремень и сообщил, по-прежнему улыбаясь:
— Я пошел. А вам исполнения желаний.
Он — не Смирнов. Его слышно было, когда давно и не видно было.
— Сколько ждем, Виктор? — спросил Арефьев. Чекунов глянул на часы.
— Сейчас девять четырнадцать. Подождем до без двадцати десять.
— Долго, Витя.
— Пусть потомится, подождет. Азартнее будет, менее осторожным.
— Это мы томимся, — понял Арефьев и признался: — Я его сильно боюсь, этого крокодила с прикрытыми глазами. То ли спит, то ли сейчас проглотит…
— Не боись!
— Так и ты его побаиваешься, Витенька, если честно.
— Если честно — побаиваюсь. Но не его — ситуации. А он… Я же чувствую, что ему нравлюсь, и поэтому он слегка теряет бдительность. Вот это-то «слегка» — мой выигрыш.
— Ну-ну, — повторил смирновские междометия Арефьев.
Говорить было не о чем: все в подробностях было оговорено заранее. Сидели молчали. Чекунов старался не глядеть на часы. В большой таежной траве беспорядочно, с человеческой точки зрения, перемещались мелкие черные муравьи, противно перекрикивались непевчие здешние птицы, изредка набегал верхний ветер, обнаруживавший себя только тем, что ронял вниз редкие истлевшие сучки и слабые листья.
— Сколько? — не выдержал Арефьев. Сколько времени, сколько ждать, сколько находиться во все возраставшем напряжении. Чекунов, наконец, посмотрел на часы.
— Еще шесть минут.
— Как раз покурю, — решил Арефьев. Он прикурил и стал неторопливо, с большими интервалами слабо попыхивать папиросой. Чтобы на шесть минут растянуть. Чекунов наблюдал, как продвигался к бумажному мундштуку круглый красненький набалдашник. Вот он почти и у фабрики. Арефьев плебейски пустил слюну в мундштук, набалдашник зашипел и превратился в черный комочек.
— Пора, — сказал Чекунов, поднялся и снял с плеча автомат. — Доставай свой антиквариат, Петя.
Арефьев вытянул из-за пояса «ТТ», с брезгливостью посмотрел на него, спросил:
— Только из него?
— Только из него, — твердо сказал Чекунов. — Я подведу его к тебе на пять шагов. Промахнуться будет просто невозможно.
— Я и с десяти не промахнусь, — заверил Арефьев.
— Что ж, тогда начнем, — решил Чекунов и поднял автомат.
Короткая очередь прострочила грудь Арефьева. От выстрелов в упор дымились нагрудные карманы гимнастерки, а на спине клочья хаки стали дыбом. Арефьев постоял секунду и упал лицом вниз. Труп Арефьева на земле, раскинувший руки. Пошла кровь. С начала нехотя появилась из-под тела, а потом потекла разливом. Стараясь не ступить в кровавую лужу, Чекунов обошел труп и остановился у правой руки, недалеко выронившей пистолет. Достал из кармана чистейший носовой платок, тщательно обмотал им рукоятку «ТТ» и только тогда взял его в правую руку. Выпрямился и, не глядя на мертвого Арефьева, быстро зашагал ко второму ориентиру — трем муравьиным кучам и березке. Остановился, осмотрел себя, взял в левую руку автомат навскидку (в правой был пистолет Арефьева) и вдруг пронзительно и страшно закричал:
— Александр Иванович! Александр Иванович!
Он кричал беспрерывно, очень медленно отходя к первому ориентиру, чтобы как можно более сократить расстояние между двумя трупами: уже существовавшим в мертвом своем естестве и будущим. И полянку искал — не хотел со Смирновым сразу сталкиваться вплотную. Вот он просвет и круглое пространство диаметром метров в тридцать. Что доктор прописал. Чекунов остановился посредине поляны, оценил позицию, внутренне одобрил и опять закричал.
— Александр Иванович! Александр Иванович!
Смирнов явился с ожидаемой стороны и спросил:
— Арефьева убил, что ли?
И вдруг в пятнадцати метрах от себя увидел в левой руке Чекунова автомат навскидку, а в правой — пистолет «ТТ».
— Подойди ко мне ближе, — приказал Чекунов.
— Это чтобы ты из «ТТ» не промахнулся? — спросил, не двигаясь Смирнов. Он не ожидал ответа, он размышлял вслух: — Так. Патологический убийца Арефьев убил подполковника Смирнова из всем известного «ТТ», а не по своей вине чуть опоздавший доблестный лейтенант Чекунов автоматной очередью срезал убийцу. И труп Арефьева уже готов, и его отпечатки на рукояти «ТТ» имеются, вон их ты платочком сохраняешь. Есть, правда, некоторая перемена мест во времени и пространстве, но от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Верно, так задумали, Витя, да?
Автомат у Смирнова висел на ремешке через плечо, знаменитый парабеллум явственно проглядывался объемом в сбруе под курткой. Он был безоружен, он был в его, Чекунова, власти, и он, Чекунов, может сделать с этим ментом все, что захочет. Радостно чуть кружилась голова, от диафрагмы к лицу, веселя, пошла теплая волна, захотелось дышать, вольно и глубоко, и он задышал. Счастье?!