Обнаружился Саша на знакомом пустыре. У школьного забора он постоял, прислушиваясь и присматриваясь, а затем быстро и неслышно прошел к трансформаторной будке. Обогнул ее и, уже не торопясь, направился к недалеким зарослям акации.
В кустах он отыскал место поудобнее и прилег на бок, готовый вскочить в любую минуту. Сосал мундштук незажженной папиросы, беззвучно поплевывал, посматривал.
Неизвестный хотел идти незаметно, но получалось это у него плохо: Саша услышал его издалека. Неизвестный шел к будке от Амбулаторного. Подойдя, он повторил Сашин маневр с обходом кругом.
Саша нащупал в сухой путанице прошлогодней травы тощенькую сухую хворостину и переломил ее. Раздался в тишине еле различимый жалкий и тревожный звук.
Неизвестный в два шага достиг стены будки и исчез в ее тени. И снова полная тишина. Секунду, другую, третью.
— Это кто там? — нервным полушепотом спросили от стены.
Прошла еще секунда, и еще одна… Наконец неизвестный возник опять. Осторожно ступая, он медленно приближался к кустам. В правой руке тускло светился нож.
Неслышно, как уж, Саша умело и быстро переполз в другой конец зарослей и, когда неизвестный стал обходить кусты, оказался у него за спиной, поднялся, приближаясь, пошел за ним шаг в шаг.
— Ты что здесь делаешь, паренек? — спросил Саша и одновременно с вопросом ребром ладони безжалостно ударил неизвестного по шее. Тот упал вниз головой.
Темно-синее небо выцветало на востоке. Подходил рассвет. Саша присел рядом с неизвестным, подобрал нож и рассмотрел его: добросовестно выточенная из напильника финяга с наборной плексиглазовой ручкой, по которой тоже цветным плексиглазом выложено имя владельца — Пуха. Пуха закряхтел и открыл глаза. Потаращил их, мало соображая.
— Как тебя зовут? — поинтересовался Саша.
— Пуха, — ответил Пуха.
— Пухой тебя кличут. А зовут как? Как мама с папой назвали?
— Артур, — признался Пуха-Артур.
— Ах, Артур, Артур. Почему же ты такой неосторожный?
Пуха-Артур приподнялся и тоже сел. Он покачал головой из стороны в сторону, проверяя шею, и сказал обиженно:
— Я вас знаю. Вас Сашей зовут.
— Да и я тебя узнал, голубок. Ты у Семеныча сявка.
Пух-Артур оскорбленно сопел, молчал.
— Ну, а профессия у тебя какая помимо воровской?
— Шофер.
— Значит, весь товар отсюда забирать на своей машине будут?
— Не-е, я свою не дал, — независимо возразил Пуха-Артур и осекся: понял, что проговорился. Саша подтвердил это:
— Ясно. На угнанной.
— Ничего я не знаю, ничего я вам не говорил! — загундел Пуха-Артур.
— Не гнуси и слушай меня внимательно, Артур. Сейчас я исчезну, а ты пойдешь и доложишь, что все в порядке…
— А если доложу, что полный непорядок? — злорадно перебил Пуха-Артур.
— Ты засветился, ты нож приметный отдал, ты про машину протрепался. За все это Семеныч тебя по уши в землю вобьет. Вобьет или нет, спрашиваю?
— Вобьет, — тихо согласился Пух-Артур и вдруг обмер от ужаса: он проговорился, что Семеныч — хозяин товара.
— Тогда делай, что я тебе говорю. Как мешки возьмете и разойдетесь, беги, Артур, от них без оглядки. Спрячься, забейся где-нибудь, а лучше тикай из Москвы. Потому что мне твой нож показывать придется. Ты все понял, дурачок?
— Понял, — ответил Пуха-Артур, от страха мало что понимая, но силясь понять.
Саша поднялся и, не оглядываясь, ушел. Покуривая, он сидел в школьном сквере на скамейке до тех пор, пока не услышал урчание автомобиля на пустыре. Тогда он ушел совсем.
Проснулся Саша к вечеру, но до настоящего вечера, до девяти, еще далеко. Можно было не торопиться, и он, попив кипятку и пожевав хлеба с колбасой, вышел на свет божий. Недолго посмотрел, как на пустыре мальчишки гоняют тряпичный мяч, выдул кружку скверного пива у пивного ларька, у метро «Аэропорт» купил полпачки тридцатирублевого мороженого.
Он шел бесконечным Ленинградским шоссе, на ходу расправляясь с царским яством. Время приближалось к семи, но вечернего оживления не было на московских улицах. Москва еще работала, продолжая двенадцатичасовой рабочий день военного времени.
Как ни замедлял свой солдатский шаг Саша, все же на Пушкинской площади он оказался около восьми часов. Нужно было убить час. Он глянул на афишу кинотеатра «Центральный», где шла картина «В шесть часов вечера после войны», и узнал из нее, что на сеанс он опоздал. Тогда, перейдя улицу Горького, он свернул за угол Тверского бульвара и проник в кинотеатр «Новости дня», где крутили хроникальную непрерывку.
Он вошел в темный зал и, еще стоя, увидел на стареньком неровном полотне небольшого экрана то, что было его жизнью последние три года. То, да не совсем. То, что ему не пришлось делать. Русские парни штурмовали Берлин. Бои на улицах. На площадях, в домах. Рушились стены, нарочито медленно оползая вниз. Содрогалась земля так, что содрогалась съемочная камера в руках оператора, снимавшего это. И через все это ровесники Саши деловито и умело шли к победе.
И сашино сердце с болью приняло страдальческую его зависть и невольную вину вот хотя бы перед тем пареньком на экране, которого — живого ли, мертвого ли, — непосильно надрываясь, тащила на себе неистовая и решительная санитарка — девочка.
К девяти он был у «Астории». Он постоял на малолюдной улице Горького, послушал, как глухо резвился за слепыми завешанными окнами оркестр, и свернул в переулок к ресторанному входу.
После сумрака темных улиц по глазам ударил щедрый ресторанный свет. Саша зажмурился и услышал официанта:
— Желаете столик?
— Меня ждут, — твердо ответил Саша и открыл глаза. Его действительно ждали: от столика, стоявшего у окна, на него приветливо смотрел благообразный Семеныч. Смотрел и махал детской ручкой — приглашал.
— Водку будешь пить, Сашок? — спросил Семеныч, добродушно наблюдая за тем, как устраивался в удобном кресле Саша.
— Не сейчас, — из семенычевой бутылки Саша налил в чистый фужер минеральной воды и гулко, с видимым наслаждением выпил.
— А сейчас что делать будем? — простодушно полюбопытствовал Семеныч.
— Торговать.
— Ты что — мешок с рисом прямо в «Асторию» приволок?
— Сегодня у меня товар мелкий и очень дорогой. — Саша улыбался.
— Золотишко? Камушки? — заволновался Семеныч.
— Вот, — сказал Саша, из внутреннего кармана вытащил артурову финку и с силой воткнул ее в стол. — Купи.
Финка твердо стояла. Семеныч не отводил глаз от наборной ручки, на которой отчетливо читалось — Пуха.
— Гражданин, вы испортили скатерть и портите стол, — строго осудил Сашу подошедший официант. — Вам придется возместить ущерб…
— Семеныч возместит. Возместишь, Семеныч? — Саша смотрел Семенычу в глаза, не отрываясь.
— Иди, Гриша. Мы с тобой потом разберемся, — вяло приказал Семеныч, и официант удалился.
— Ну, как? Покупаешь? — громко, как у глухого, спросил Саша.
— Сколько?
— Пятнадцать тысяч. Сейчас же.
— Я с собой таких денег не ношу.
— Здесь соберешь.
Саша выдернул из стола нож и бережно возвратил его во внутренний карман. Семеныч проследил за этой операцией, подумал недолго и постучал вилкой о фужер. Официант возник, как из-под земли.
— Слушаю вас, Михаил Семенович?
— Гриша, Аполлинария Макаровича позови.
— Будет сделано, — официант как сквозь землю провалился. Зато явился монументальный и суровый, как монумент, метрдотель.
— Аполлинарий, мне пятнадцать тысяч нужно, — просто сказал Семеныч.
— Когда? — невозмутимо осведомился вальяжный Апполинарий.
— Сейчас.
— Двадцать минут имеете? — Аполлинарий обращался только к Семенычу. Сашу он просто не замечал.
— Сашок, двадцать минут потерпишь? — заботливо спросил Семеныч.
— Потерплю. Только сотенными. Чтобы в карман влезли.
— Не рублями же, — презрительно кинул Аполлинарий Макарович и направился за кулисы. Одновременно откинувшись в креслах, Саша и Семеныч молча смотрели друг на друга. Внезапно Семеныч исказился лицом и застенчиво признался: