— Ребята, по-моему, вы спятили, — всерьез обеспокоился Смирнов. — Вы занялись отысканием прорех в следствии закрытого дела и поисками мифического главаря. Извините меня, но вы забыли, в чем наша основная задача. Очнитесь! Мы не главаря, вами сочиняемого, ловим, и не Казакова за руку норовим схватить. Мы ищем убийцу. Я считаю, что убил кто-то из деловой пятерки. Поймайте мне хотя бы одного из них.
— Пока нас не теребят, мы можем не пороть горячки. — Казарян был спокоен.
— А почему нас не теребят, ты об этом подумал? Не теребят потому, что убит уголовник. И начальство наше не трогают поэтому же. Вот мы все вместе скоро и решим: имело место сведение воровских счетов. Потом отложим это дело в сторону, благо есть чем заняться, а когда полгода пройдет, то и закроем с легким сердцем. А что? Ну, убили уголовника какого-то и убили. Но именно потому, что нас не теребят, раскрытие этого дела должно стать делом нашей совести и профессионального долга.
— Ты нас не агитируй, Саня, — предупредил Казарян. Смирнов выпустил пар и успокоился:
— Да я не вас агитирую — себя.
— Тогда свободный поиск, — предложил Ларионов. — Время нам давай, освободи от текучки.
— Ты, Сережа, любишь копать вглубь, а главного не откопал. — Смирнов встал, подошел к окну, глянул на свой нежно любимый вид за окном. — Почему убили Жбана? И вообще, что могло послужить причиной их раздоров и поводом для сведения счетов? На поверхности две причины: первая — убеждение, что кто-то ссучился на допросе и заложил участников удачно проведенного дела. Тогда это убийство по решению толковища, о котором слухи обязательно ходят. Вторая — отначка. Яма, в которой хранится часть похищенного, в секрете от всех. Тогда подозрение и убийство по подозрению. Все подозревают всех. Тогда сложнее, тогда на конец не выйдешь. Еще соображения по причине убийства имеются?
— Ликвидация узнавшего местонахождения ямы. Вариант секрета отначки, — выдал свою версию Казарян.
— Вполне возможно. Еще?
— Больше ничего, Саня, — твердо сказал Ларионов. — Просто так фантазировать я не умею. Мне материал нужен, понимаешь, материал, на основании которого я могу выстроить версию.
— Да… Значит, свободный поиск? — спросил Смирнов. Кивнули оба — Казарян и Ларионов.
— Даю три дня на разработку. Я нынче добрый, — подвел итог совещания «главнокомандующий».
Казарян шел к отцу Геннадия Иванюка. С отцом проще, чем с матерью, та потонет в эмоциях. А отцу расскажешь, покажешь малозаманчивую перспективу, докажешь, что деваться некуда (а ему действительно деваться некуда), и он будет послушным, как хорошо натасканный волкодав. А давить-то надобно не волка — совсем беззубого пока волчонка. Сынка родного.
Отец Геннадия был шишкой средних размеров — председателем Мосгоршвейсоюза, одной из организаций Промкооперации, в систему которой входили пошивочные артели и ателье.
Одноэтажный особняк на Сретенском бульваре был трогателен, как трогательны уютные московские жилища середины прошлого века, приспособленные под учреждения. Этот хоть содержали в порядке — без халтуры покрашенные снаружи и внутри стены, не потревоженная старинная лепнина, натертые до блеска наборные паркетные полы.
— Мне бы Тимофея Филипповича повидать, — обратился к секретарше Казарян.
— А вы откуда, товарищ? — добросовестно исполняя свои обязанности, официально осведомилась секретарша. Казарян застенчиво улыбнулся и пояснил:
— Из милиции.
— Из ОБХСС? — решила уточнить секретарша.
— На этот раз — из МУРа.
Кабинет был хорош потому, что и при дореволюционном владельце он был кабинетом. Любимый Казаряном орех: причудливая резьба, свободные неожиданные формы. Стол, кресла, стулья. После положенных приветствий Казарян поинтересовался:
— Мебель сами подбирали или по наследству перешла?
— Еще со старых времен. Заменить руки не доходят. — Полноватый, но не полный, и потому весьма вальяжный, в хорошо сшитом пиджаке, Тимофей Филиппович царским жестом указал на кресло, подождал, пока усядется Казарян, и тоже поинтересовался:
— Чем обязан визиту представителя столь почтенной организации?
— Не «чем» — «кому». Сыну. Сынку. Кровинушке вашей. — Казарян атаковал с ходу.
— Опять, значит, — поник Иванюк-старший. — Вы его арестовали?
— Зачем спешить? Если вы сделаете так, что он нам поможет, вместе поищем варианты.
— Не понимаю, ничего не понимаю.
— А что тут понимать? Он рассказывает мне все, только честно, — тогда он свидетель. Он молчит или врет — тогда он соучастник.
— В чем соучастник?
— В убийстве, дорогой Тимофей Филиппович. — Казарян орудовал дрыном. Подобная разновидность советского руководителя была ему хорошо известна. Только дрыном, и только по голове. Иначе не проймешь.
— Гена убивал?!!
— Вы хотите знать, действовал ли он ножичком или револьвером? Успокою вас: не действовал. Но тут же опять обеспокою: принимал самое активное участие в организации этого преступления.
Председатель сломался. Он смотрел на Казаряна преданными глазами хорошо натасканного волкодава.
— Что я должен делать?
И персональная машина у Иванюка-старшего была. Трофейный «опель-капитан». И личный шофер — молодая складная бабенка в превосходной кожаной куртке. Бабенка не без сексепила.
Катили по бульварам. Мадам Козлевич помалкивала, изредка поглядывая на пригорюнившегося Иванюка и через зеркальце на вольно раскинувшегося на заднем сиденьи Казаряна. Никитские ворота, улица Герцена, высотный дом, метро «Красная Пресня». Приехали.
— Как договорились, Тимофей Филиппович. Бумажник забыли, заскочили на минутку. Если Геннадий дома, подхо́дите к окну на кухне, — еще раз проинструктировал Казарян, не очень-то надеясь на слегка замутненную после его обработки голову Иванюка-старшего.
Понурый Иванюк вылез из машины и пошел. Представительный мужчина, ничего не скажешь.
— Спишь с ним? — спросил у шоферши Казарян.
— Не твое собачье дело, мент, — не оборачиваясь, огрызнулась она.
— Именно мое, я же мент. Я про своих клиентов все должен знать.
— Ну, сплю. Что из этого?!
— А с мальцом?
— Плевала я на сопляка вашего!
— Ясненько. Он пристает, а ты не даешь.
— Пристает! Слюни пускает да прижимается! — презрительно определила застенчивые попытки Иванюка-младшего шоферша. В окне появился Иванюк-старший, но Казарян не торопился.
— Ты его одного куда-нибудь возила?
— Лохудру вожу, а сопляка — нет. Хозяин запретил.
— Хозя-аин! — передразнил ее Казарян и вылез из машины.
Дверь открыл Иванюк-младший.
— А вот и я, Гена! — радостно, как в цирке, приветствовал его Казарян и развернул красную книжечку.
— Кто там, Геннадий? — спросил из кухни старший Иванюк в пределах возможной для него естественности. Но на первый раз весьма сносно.
— Это ко мне! — криком, чтобы отец не заметил волнения, ответил Геннадий.
— Папа? — полушепотом спросил Казарян и, когда Геннадий кивнул, криком же ответил на вопрос старшего: — И к вам тоже, Тимофей Филиппович!
Тимофей Филиппович появился в прихожей.
— Кто это, Геннадий? — на этот раз несколько театрально вопросил Иванюк-старший.
— Это из милиции, папа, — пролепетало непутевое дитя.
— Опять?! — вскричал папа. — Ты же давал мне честное слово, что с этим покончено!
— Папа, я ничего такого не делал! Я не знаю, почему он пришел!
— Просто так милиция не приходит! — сейчас Иванюк-старший орал абсолютно искренне.