— Ты что, Ромку не знаешь? Без умыслов он.
— Тогда кто же?
— Хрен его знает.
— Да, дела, — подвел черту Александр. Помолчали.
— Не помог? — жалостно спросил Константин.
— Почему не помог? Помог. Помог понять, что шуровал здесь умный. А среди пятерки законников шибко умных-то и нет. Где мне умных найти?
— Ты сначала глупого найди. Того, кто Леньку застрелил.
— Найти-то найду. Доказывать тяжело придется.
— А ты постарайся, — сказал Константин и снова полез к голубям. Посмотрел, доложил: — Спит, гадюка. Раскинулся, как чистый бухарик.
— Пойдем, Костя, домой, — предложил Александр.
Константин сверху посмотрел на него:
— Скучный ты стал, Саня. А какой с войны пришел! Веселый, озорной, молодой! Шибко постарел.
— С вами постареешь.
— Пойдем ко мне, я у сеструх пошурую, что-нибудь найду. Выпьем по-человечески.
— Я еще и дома не был, Костя.
Мать вернулась из рейса. Они со смаком ели картошку с малосольным омулем, пили чай. Мать вымыла посуду и сказала, разглядев сына, костиными словами:
— Постарел ты шибко, сынок.
Матери не скажешь: «С вами постареешь», — сказал, абы сказать:
— Тридцатку в июне разменяю.
— Какие это годы! — возразила мать и неожиданно для себя быстро зевнула и удивилась: — Устала я за рейс-то!
— Немудрено. Ложись-ка, мать, спать.
И тут из коридора донесся стук шагов. Четко звучали твердые каблуки. Каблуки решительно приближались. Мать прислушалась:
— Не наш кто-то.
Тотчас в дверь постучали.
— Войдите, — разрешил Александр.
Дверь открылась, и в проеме показался аккуратный молодой человек в коротком сером пальто, который вежливо поздоровался:
— Здравствуйте.
— Ты — Владлен Греков, Алькин одноклассник, да? — обрадованно вспомнил Александр.
— Да, Саша. Мне вас вспоминать не приходится, я вас просто помню, — со смыслом ответил Греков.
Игры в вежливость Александр не признавал. Привык в своей конторе брать быка за рога.
— А почему не в форме? Ты же офицер, летчик.
— Демобилизовался я, Саша.
— С начальством не поладил или заболел?
— Объективные причины, — не стал пояснять Владлен Греков причины истинные и сразу же приступил к делу: — Я Алика ищу, а он, оказывается, переехал. Был у Виллена и не застал. Вы не подскажете мне адрес Алика?
— Ты садись, Владлен. Чайку попьем.
— С удовольствием бы, но некогда, — воспитанно отказался Владлен и ожидающе посмотрел на Александра, мол, если знаешь, то говори, чего тянуть.
Александр усмехнулся, ответил сугубо по делу:
— Русаковская, восемь, квартира тридцать девять. Все?
— Спасибо вам большое, извините, что побеспокоил.
— А может, чайку-то выпьете? — предложила теперь мать. Александр осудил ее за ненужную навязчивость:
— Товарищ спешит. Ты ведь спешишь, Владлен?
— Да, к моему сожалению. Всего вам доброго. — Владлен Греков поднялся, откланялся, открыл дверь и вышел в коридор. Четко зазвучали твердые каблуки. Мать опять зевнула. На этот раз в охотку и с удовольствием:
— Справный какой паренек.
К десяти утра все подтянулись. Майор Смирнов оглядел своих орлов. А орлы — его. С чувством собственного достоинства: поработали с толком, было что сообщить.
— Кое-что наковыряли, вижу, — догадался Смирнов. — Был такой журнал до войны «Наши достижения». Сегодня ваши лица — просто с обложки этого журнала.
— Это оскорбление или, наоборот, высокая оценка тебе еще не ведомых наших заслуг? — осведомился Казарян.
— Оценка, оценка, — успокоил его Смирнов. — Результаты давай.
— Версия «огольцы», — начал Роман, — как я и полагал, оказалась перспективной. Завтра в двенадцать ноль-ноль можно брать Цыгана, а между двадцатью и двадцатью одним — Николая Самсонова по кличке Колхозник.
Казарян доложил только результаты и замолк. Смирнов перевел начальственный взор на Ларионова. Тот упрямо — любил делать все, как положено, — поднялся и доложил:
— По моим сведениям, было правило участников мехового дела.
И сел. Счел свои сведения достаточными.
— А ведь это они, ребята. Кто-то из них, — окончательно убедился Смирнов. — Ну, а теперь — в деталях. По порядку изложите. А потом операцию разрабатывать начнем. Так, бойцы?
— А у тебя других дел нет? — невинно спросил Казарян.
— Под завязку. А что?
— В общем, ты на нас не надеешься. Что ж, давай по порядку.
— Сами, значит, разработали. Что же мне тогда делать?
— Ты все время забываешь, Саня, что ты — начальник. Ты — в курсе. Ты можешь разрешить или запретить. Если разрешишь, то мы исполним и по исполнении доложим. Так, Сережа? — Казарян привлек на свою сторону Ларионова.
— Так, — подтвердил тот.
— Тогда действуйте, — официально разрешил Смирнов и встал, подтверждая, что разговор окончен. Но не удержался-таки на начальственном уровне. — Вы там поосторожнее. У одного из них может быть ствол.
«Лайф» был роскошен. На меловой глянцевой бумаге поместились кинокрасавицы, политические деятели и спортсмены. Английские фразы выстроились в шеренги. Буквы выглядели франтами. И запах у журнала был не наш — иностранный.
— Откуда он у тебя? — вяло поинтересовалась Яна.
— Стригся вчера в «Советской» и в предбаннике его увидел, видимо, буржуй какой-то забыл. Ну, я его, естественно, и захватил на обратном пути, — самодовольно разъяснил Андрей. Алик разлил коньяк по рюмкам и спросил:
— А на кой он тебе ляд? Ты же в английском ни уха, ни рыла.
— Не говори, не говори. Кое-что понял. — Андрей засуетился и стал листать журнал. — Глядите.
На пустынном берегу моря стояли двое: толстые и сильно оборванные нынешние наши руководители и, держа руки козырьком и глядя в разные стороны, высматривали что-то за горизонтом.
Алик из-за Андреева плеча перевел надпись под карикатурой:
— Кому бы еще помочь?
Хихикнули и расселись по местам. «Лайф» кинули на приемник. Дальние ереванские родственники прислали Андрею три бутылки отличного марочного коньяка. Сегодняшний вечер был посвящен коллективной дегустации этого подарка. «Лайф» ненадолго отвлек друзей-сослуживцев от основного занятия.
— Нет, такого коньяка вы не пробовали! — еще раз сказал Андрей.
— За водкой пора посылать, — мрачно предсказал будущее Дима.
— И что это за манера — напиваться, — возмутился Андрей. — Живут, живут в нас эти расейские плебейские привычки. Казалось бы, что еще надо. Отличный коньяк, хорошая беседа, нет, обязательно надраться надо!
— Коньяку-то мало, — разъясняя, ответил Дима. Янин муж, кинооператор Виктор поставил пластинку и возвратился на свое место в углу дивана. Застучал барабан, завыли довоенные негры, и саксофон тоже завыл. Комната зажила в ритме, и все стало на свои места. Негры пели о смысле жизни бессмысленными словами.
— В этом и фокус, — шепнул Алик в Янино ухо. Ухо было розовое. Алик коснулся его губами. Алик танцевал с единственной женщиной в компании.
— Это не фокус, а нахальство, — ответила Яна и улыбнулась. Голубые глаза в накрашенных ресницах красиво смотрели на него.
— Я о высоких материях, а ты о мелочах быта. Давай отсюда убежим? — предлагая это, Алик ловко повернулся в танце спиной к дивану.
— А Виктор?
На самом деле никакого ей дела до Виктора не было.
— Слушай, о чем поют негры. Они поют о весенней Покровке, о дожде, который стучит по крышам. О нас с тобой. Яна, слушай негров!
Негры, действительно, обнаглели. Они звали на Покровку, они кричали о дожде, они соблазняли, мерзавцы. И умолкли, наконец.
— К остаткам! — призвал Дима.
Допили коньяк, который и впрямь был хорош. Они поняли, что он хорош только теперь, когда коньяка не осталось. Молча поразмышляли об этом.
— Андрюша, почитай что-нибудь из «Лайфа», — попросила Яна. Поведя настороженным глазом (все здесь боялись розыгрыша), Андрей раздраженно сказал:
— Не умеем мы отдыхать. Этот коньяк где-нибудь в Париже тянули бы весь вечер, а мы за полчаса его прикончили.