Но было и другое применение горячих резиновых капель: в клеящий пистолет я вставляла каучуковый стержень и, как только он становился жидким и почти кипящим, прислоняла к руке его дуло и выстреливала на запястье склизкой массивной каплей. Капля дымилась, застывала, и я с легкостью ее отколупывала, каждый раз удивляясь разнообразию и красоте получившейся аппликации — несуразного, вмиг возникшего пузыря. Вскоре пузырь наполнялся лимфатической жидкостью, и я брезгливо прокусывала его зубами. Боль от свежеиспеченной раны была настолько острой и надоедливой, что теперь я точно знала: сон не вернется.
В это время Димка бил по звонким клавишам компьютера и дарил вымышленные страдания невротическим персонажам своих рассказов. В семь часов утра, отмывшись от мела страниц в ржавой раковине нашего недремлющего цеха, я снова бежала через московские ухоженные дворики в храм проигранных миллионов, разгоняя своры лающих собак.
Тем не менее случались и приятные заработки. «Мосфильм» набирал энергичных и счастливых людей для создания праздничной атмосферы в кадре. Стоя, мы аплодировали звездам, скользящим по льду, играли в восхищение, когда они на десятый раз делали свои па, визжали и по команде расплывались в блаженной улыбке. Периодически эта шабашка выпадала на мои четвертые сутки без сна, а потому я умудрялась засыпать и там, уродуя безупречную картинку центрального канала всероссийского телевидения.
Из маминого дневника
27 марта 2004 года
Папа умер. Это я ускорила минуту его смерти. Я была сильной и повезла отца в онкологию, чтобы зафиксировать болезнь. Рак на последней стадии. Просила онколога смолчать, но папа был слишком проницателен. Тогда он и догадался о своем диагнозе и перестал бороться. Господи, прощу ли я себя когда-нибудь за такую силу?!
Я привезла его умирать домой, и спустя день он сказал, что больше не может терпеть. Папа просил яда. Я съездила в районную больницу за наркотиками, и я заставила мужа сделать ему последний укол наркоза. Наркоз остановил папино сердце, а ночью, когда все уже смолкло, я услышала шепот родственников: «Он бы мог еще жить. Это она сделала».
А муж тоже вчера ушел от меня. И это тоже сделала я.
Про футбол
После первой сессии мы сняли мышиную нору недалеко от стадиона «Динамо». Там по пятницам над миром властвовали пестрые шарфики футбольных фанатов и скучные милицейские дубинки. Нас было трое. Саша, сбежавшая из города с булькающим названием Стерлитамак, и Маша, под подушкой которой лежали фотографии с концертов поп-звезд: ошарашенная внезапной съемкой знаменитость, на заднем плане Маша, имитирующая их дружбу. Маша закончила заведение, где ее учили развлекать гостей, пришедших на поминки. Мы называли ее Актрискиной, что ей безмерно льстило.
У нас с Димой начался красивый Московский Быт. Периодически он озвучивался Машкиными визгами, сопровождавшими ее встречи с жирными коммунальными тараканами и криками соседа: «Вылезай из ванны, сука, жене надо!» Дима приходил к нам после занятий, когда я блаженно спала после ночи соития с горячим конвейером, и брал меня на руки, создавая контраст между взрослой ночью и детским утром.
Шумных футбольных пятниц было у нас всего шесть. Потом Маша собрала свои фотографии и отправилась занимать пустующее место под роялем у своего преподавателя по вокалу. Мы с Сашей поняли, что вдвоем оплату комнаты не осилим, и выбрались с кучей гремящих ложек и вилок на огромную негостеприимную поверхность.
Попытка вживания в роль провалилась. Ключи от комнаты мы оставили у соседей.
Из маминого дневника
15 июня 2005 года
Устала от утреннего боя. Они снова пинают мою дверь. Затем обходят всех соседей и расспрашивают обо мне, о супруге. Кредиторы, прокуроры, приставы. Все кончено. Офис мой опустел — ночью все вывезли в неизвестном направлении.
А где же муж? — спрашивают они.
Нет, дорогие, догнать можно гарцующую лошадь, но не загнанную.
Про цветы
Ни один город так не обнажает слабости человека, как Москва. Он скидывает шали со старух, стягивает фуфайки с бомжей и раздевает голых до скелета. Ни один город не умеет так скрыть слабости человека, укутав его шубой из дохлых зверьков и нарядив улыбкой.
Мой двадцатый день рождения стал моим первым московским. Дима приехал утром и на целый день заставил меня забыть о проблемах и нелегальном положении в Москве. Он обувал меня в роликовые коньки и толкал по коридору, исполняя мечту моего пермского детства, кормил виноградом и поил шампанским.