Спустя полчаса я стала звонить всем своим московским знакомым, всем, кто здоровался со мной в цехе и ненавидел в казино. И на восьмой раз мне повезло. В Домодедово меня встретили две типичные балуньи-лимитчицы, милые взрослые девочки, которым не жилось в их Курске. Они снимали крошечную трущобную комнату у старой дамы, которая третий месяц лежала в коме и не торопилась из нее вернуться.
В два ночи к ним приехал друг. По очереди они удалялись в соседнюю комнату и по очереди паскудно истомно орали. Затем бодро выходили пить чай и также бодро возвращались обратно. А я лежала в соседней комнате, душила подушку и справлялась с истерикой. В ту ночь я поняла: сколько бы я ни бежала от гангрен в этой большой Москве, они всё равно рядом — на вокзалах, в трущобах, в общежитиях, во всех углах и койках… Просто они по-разному проявляются.
Из маминого дневника
15 июля 2006 года
Утро ее отъезда. Ноги дрожат, сердце невыносимо болит, голова кружится от корвалола. Явился муж, холеный, выспавшийся, самодовольный. Только что вылез из чужой койки, отблагодарив поцелуем надушенную щеку женщины, не имеющую отношения к нашей семье. Но, боже мой, такую причастную к моему одиночеству!
Про Ибсена
Это талант — в нужный момент исчезнуть, заставив всех сожалеть о недоигранном и недожитом. Мы привыкли плакать об умерших, старательно вспоминая их, а не ценить живых, чьи лица наверняка увидим завтра. Кто-то играет на своей смерти, оставляя после себя пестрые заголовки, а кто-то отплывает на необитаемый остров в кресле-качалке. Ни один президент при жизни не бывает лучшим, но он может быть уверен: его тело, лежа на черном бархате, будет полностью укрыто красными гвоздиками, купленными народом на последние медяки. И уж точно ни один из скорбящих не вспомнит, что в таком-то году он был выброшен из крохотной квартиры из-за случайного дефолта, вызванного инициативой этого покойника.
Мне пришлось понять важность искусства исчезновения дважды. Первый раз — после того, как однажды Дима объявил мне о своей «дикой» усталости, а второй — после главной Диминой реплики: «Зачем ты мне с твоими проблемами, если у меня есть Москва?»
Звонкий щелчок — и я уже играла спектакль без сценария и текста.
Из маминого дневника
15 июля 2006 года
Ушел последний вагон. Я смотрела на него и ревела. Ревела так, что все объявления о прибытии и отбытии стали ненавязчивым фоном моему голосу. Перрон обезлюдел. А в это время муж стоял в стороне и равнодушно наблюдал, как наблюдают в зоопарке за белыми медведями, лежащими под палящим летним солнцем. Мы вышли с вокзала вместе, но разошлись ждать разные автобусы, ведущие на разные улицы, в разные дома и кухни.
Когда-то я голосила в подушку мужа, отпустив его в командировку, а теперь моими слезами пропитывался асфальт, раскрасневшийся и тяжелый. Ну да, одиночеством я тогда называла три дня в квартире без детского смеха и громкой музыки из колонок. А теперь, когда стало скучать даже мое эхо, я бы назвала те моменты просто секундами затишья.
Как доехала до дому, не помню. Помню только: свербящее желание смерти исчезло лишь с приходом подруги, влившей в меня два стакана водки. Утро все-таки наступило, но никто об этом не жалел так, как я.
Про писателей
Как много ребенок видит иначе, чем взрослый… Как много провинциал видит иначе, чем москвич, а также произносит и заучивает наизусть. Когда-то давно я зазубрила строчку: «Попавши в плен к писателям modernes» — и только спустя время поняла, о чем она, и, больше того, к чему написана следующая: «Зачахли, выдохлись и стали страшно жалки, истасканные блудом мелких скверн…»
Раз в месяц в институт приходили писатели. Они вальяжно усаживались напротив Горького и читали лекцию о светской жизни.
Таков был и мой шестидесятисемилетний сочинитель. Окончив раздачу автографов, он пригласил меня в гости.
В шесть я была на Плющихе. Он приехал на огромной машине, звонко хлопнул дверцей и тут же повел меня в супермаркет. «Давай выбирай, что будешь есть!» Уже после этой фразы мне стоило развернуться и гордо пойти в общежитие, но я действительно была голодна.
Писатель набрал тележку еды и улыбнулся кассирше. Она явно узнала его рожу из телевизора, поправила правую грудь и резво отсчитала сдачу с пяти тысяч. Спустя час мы сидели на его кухне и обсуждали его литературные заслуги.