Отель «Огненная птица» пропитан испарениями упакованного в кирпичную коробку человечества: запахами мочи, пота и крови — выделений живых существ. Дома цвета протезных конечностей, втиснутые между калиброванными зелеными холмами Шейди-Пойнт, фильтруют и смывают этот вонючий коктейль с крайней предвзятостью. То, что я вдыхал в этих холмах и торговом центре, лишено каких-либо запахов, как отвратительных, так и нейтральных. Оно — ничто. Я знаю, потому что запах ничто здесь повсюду. Дабы удалить и скрыть пахучие следы и выделения борющихся за жизнь живых существ, делается все возможное. Смерть ждет, затаившись в запечатанных склянках с формальдегидом, тогда как половина живых, нагих и совершенно одиноких остаются без внимания второй половины, одетых в бледно-зеленые халаты и обитающих в грязно-коричневых домах.
Доктор Стэнли осматривает меня, избегая смотреть в глаза. При этом обращается толи к планшету, толи к моим повязкам.
— Что ж, выглядите вы получше, чем в прошлый раз. — Доктор немного старше меня, года, наверное, на четыре. Кадык выпирает из горла точно ручка воткнутой сзади в шею швабры.
— Как самочувствие?
— Мерзну.
За ширмой слева разговаривают двое мужчин. Один впервые обрел голос после того, как Смерть исполнила ему колыбельную, а врач вернул к жизни, очистив ржавое горло от грязи и травы. Голос просит выпустить его отсюда.
— Здесь отмечено, что температура у вас нормальная, — говорит доктор Стэнли, поглядывая на планшет. — Озноб или жар могут указывать на возникновение осложнений. Давно зябнете?
— С тех пор как сижу здесь раздетый, дожидаясь вас.
Доктор не отвечает. Каждый раз, когда он глотает, кадык проходит вниз по горлу, словно измеряет его глубину.
Из-за ширмы выходит санитар. Огромный, с такой темной кожей, что она отсвечивает синим, когда на нее падает свет. Он подставляет картонный стаканчик под струйку воды из питьевого фонтанчика и, обращаясь к невидимому голосу, говорит:
— Вас отпустят сразу же после следующего осмотра.
— Это был несчастный случай, — отвечает голос. — Мне не нужен никакой осмотр.
Доктор Стэнли рассматривает мои повязки.
— Чешется, — сообщаю я. — И у меня частый кашель.
— Начальные признаки инфекции, — говорит он. — Это плохо. Мы вас перевяжем, а потом я пропишу более сильные антибиотики.
— Разве я их уже не принимаю?
— В том-то и дело. Скажите, вы принимаете достаточно жидкости?
— Что такое достаточно?
— Эрик, вам грозит отторжение пересаженных тканей. Забудьте о спиртном, пейте побольше воды. При ожогах, подобных вашим, нарушается жидкостный баланс в тканях. Поберегите себя. Как у вас со всем прочим? Память улучшается?
— Понемногу. Трудно сказать…
— Это не по моей части, — отвечает невидимому голосу санитар. — Мы обязаны докладывать обо всех такого рода случаях. Сидите смирно.
Голос просит кофе.
Доктор Стэнли выписывает стероиды, новую порцию антибиотиков и болеутоляющих.
На потолке, там, где прячутся камеры, появились волдыри. Еще накануне я их не видел. Смотрю на застывшие в точке кипения хромированные пузыри, и комната начинает плыть. Мужчина с ведром, возящий тряпкой по плиткам пола, цепляет меня за ногу, и я опрокидываю стенд с бессмысленным коллажем из обнаженных женщин и тропических пляжей, хаотическим соединением рекламных брошюр и медицинских справок.
— Вам помочь?
Я потревожил Контролера.
— Я был у вас вчера.
— Разрешите отметить вашу карточку. Десятое шоу у нас бесплатно.
Понятия не имею, о чем речь.
— У меня нет карточки.
На пошив его рубашки пошла, должна быть, простыня с двуспальной кровати. Он замирает на мгновение, прежде чем принять вид человека, способного решить любую проблему и не зря занимающего свое место. Глазки бегают по мне точками лазерного прицела. Хромированные пузыри на потолке регистрируют каждое движение. Невидимые щупальца щекочут мою шею и уши. Поначалу я думаю, что это пот, но потом жучки теряют хватку, падают под рубашку и начинают вертеться, пытаясь выбраться из джинсов. Наклоняюсь, чтобы собрать коробки с видеофильмами и не впасть в бешенство.
— Не беспокойтесь, — говорит он.
— Ничего, мне не трудно.
— Оставьте их. Не трогайте. — Он, видимо, принимает меня за сумасшедшего, однако же не прогоняет. Знает, что у меня есть деньги.
— Дезире работает?
— Должно быть, раз вы здесь. — Меняет мою двадцатку на жетоны по доллару каждый. — Четвертая кабинка.
У кабинки под номером четыре горит зеленый глазок монетоприемника. Я опускаю жетон и, когда стеклянная панель открывается, просовываю деньги.
— Вы за своим, а я за своим.
В розовой рамочке окошечка стоит, подсвеченный со спины, Энслингер. Волосы по киношному гладко зачесаны назад, на шее галстук в мелкую полосочку. На нем рубашка того же, что и глаза, цвета жидкого янтаря, темно-зеленый, почти черный костюм, через руку переброшено пальто из верблюжьей шерсти.
— Ну же, — говорит он. — Два года не вытаскивал пистолет. Попытайтесь достать что-нибудь, и я выстрелю вам прямо в пряжку ремня. Итак, что вы здесь делаете?
Деньги в руке, как засаленный носок. Чего бы я хотел, так это съежиться и заползти в какую-нибудь щель. Но только не здесь.
— Доктору нужен образец спермы, а с журналами в больнице у меня ничего не получилось. А вы давно здесь работаете?
— И когда же решили отказаться от сотрудничества? — спрашивает он.
— Это вам тараканы рассказали? Не надо их слушать. У меня пунктик насчет чистоты, вот они и взбесились. Снял номер в какой-то дыре и навел в комнате порядок. Подмел крошки, прочистил трещины в трубах. Кажется, раздавил одного, вот вся колония и ополчилась. Впрочем, они ведь на вас работают, так что вы уже и сами все знаете.
— Где вы были, Эрик? Последние два дня у меня на голосовой почте только сверчки трещат.
— Вам прекрасно известно, где я был. Ваши шпики прячутся в моем номере и даже заползают в одежду.
— Я так не работаю, — качая головой, говорит Энслингер. — И это не я к вам пришел, а вы ко мне.
— Какая удача. Случайно забрел в ваш офис. Или тут ваша дочка трудится?
Энслингер леденеет. Теплые янтарные глаза застывают. Он не сердится и не усмехается, а только смотрит мне в лоб, за которым нет ничего, что могло бы ему понравиться.
— Скажи что-нибудь еще насчет моей дочери.
Таймер монетоприемника отсчитывает последние секунды.
— Ну же, смелее. Еще раз вспомни мою дочь.
Из-за стен проникают голоса, стоны наслаждения, похожие на предсмертные. Проклятия и ругательства заменяют нежности.
— Купи себе журнал! — орет Энслингер.
Рядом распахивается дверь. Я слышу поспешные шаги раздосадованного клиента.
— Я говорил с вашим адвокатом, — сообщает детектив.
— Значит, вам известно, что мне нельзя разговаривать с вами.
— Мне известно только то, что вы вроде бы согласились сотрудничать со следствием. Между прочим, он тоже не может с вами связаться. Через пару дней ему передадут несколько томов документов толщиной с Ветхий Завет. Там перечислено все, что мы нашли в радиусе сотни миль от места пожара. Все до последнего стеклышка. Мы получили результаты экспертиз почвы и подземных вод. И много чего еще. Адрес, по которому зарегистрирована ваша машина, совпадает с адресом сгоревшего помещения. Но вот известно ли вам, кто владеет этим помещением? Знаете ли вы, кто несет юридическую ответственность за все случившееся?
Может, Уайт, а может, и не Уайт.
— Мы тоже не знаем, — продолжает Энслингер. — Сделка совершена компанией с ограниченной ответственностью, интересы которой представляет адвокатская фирма с частным почтовым ящиком на Каймановых островах.
— Я ничего от вас не скрываю. Пытаюсь вспомнить. Нужно время.
— Как только большое жюри примет решение, делать какие-либо предложения будет уже поздно. Расскажите мне что-нибудь полезное. Или поделитесь с Мореллом.