Леннокс недовольно морщится и качает головой.
— Мы расследуем дела, связанные с насилием в семье. То, о чем ты говоришь, называется оскорблением действием и наказывается по законам этой страны.
— Фи, — ухмыляется Гиллман. Так, как ухмыляется он, не ухмыляется никто другой. Скажу честно, я бы сошел в могилу счастливым человеком, если бы мог кривить рожу, как Гиллман. Между ним и Ленноксом пять футов, тем не менее Рэй бледнеет. — Я получаю достаточно пинков на работе, чтобы сносить их еще и дома. — Он смотрит на меня. — Наставь этого распиздяя на истинный путь, Брюс.
— Улетаю. Проблемы с женщиной, — притворно улыбаюсь я. — Но вообще-то эта тема требует отдельного разговора.
(0000000000000000 Теперь нас только двое, Брюс, ты и я 000000000000000 нас только двое. 00000)
Они кивают, и я, мы, я… все мы запрыгиваем в машину и на всей скорости несемся к пабу «Джинни Динс» в Саут-Сайде. Мы едем через Квинс-Парк и любуемся величественной статуей Солсбери Крейга. Город по-настоящему красив, и нам особенно нравится эта его часть, где не встретишь никакой шпаны. Ну почему невозможно убрать весь хлам, все вонючее дерьмо к чертям собачьим, на край света, например, в Глазго, где этим подонкам самое место? Если подумать, не этим ли мы и занимаемся, когда плетем интриги, строим козни и играем в игры? Отправляем их куда подальше, но не слишком далеко.
У нас еще осталось немного кокаина, примерно полграмма, и мы втягиваем его в себя. Лицо моментально немеет. Так надо, потому что впереди встреча с Ширли, и мы знаем, что эта тварь обязательно попробует предъявить на нас свои права. Но мы не собираемся уступать требованиям слабых. Это не в нашем характере.
Ширли сидит за отдельным столиком в углу пустого бара и похожа на шлюху, у которой впереди еще вся дневная смена. Подойдя ближе, мы распознаем горе за покрасневшим, распухшим лицом. Очевидно, наша свояченица только что плакала.
— Брюс, у меня брали мазок… мазок из шейки матки… Там что-то есть… придется пройти еще несколько тестов…
— Очень жаль, — говорим мы, — но ведь такое же случается довольно часто. Пока нет результатов других тестов, беспокоиться не стоит.
— Я просто не могу с этим справиться… Дэнни уехал, и я совсем одна… Ты нужен мне, Брюс. Я… мне нужен кто-то… мне нужно на кого-то опереться…
Нам хватает одного мимолетного взгляда, чтобы понять — наших сил здесь слишком мало. Как бы мне хотелось быть кем-то другим, тем, за кого она меня принимает. Тем, кому не насрать.
— Извини, — говорим мы. — Даже не знаю, чем могу помочь. Придется тебе разбираться самой.
А я еще вылизывал ее поганую пизду. О Господи!
Начинаем думать о другом: Стронаку явно не светит выйти на поле, когда на скамейке скучает тот молодой, как его там, тот, который играл в конце сезона. Парень в форме, так что никаких ссылок на слабую селекцию быть не может.
— Брюс, пожалуйста, — говорит она, хватая нас за руку. Мы уворачиваемся. — Извини, Ширли. — Она вот-вот откроет шлюзы, и мы поспешно поднимаемся. — Ничем не могу тебе помочь. Срочное дело. Разбирайся сама и держи меня в курсе. Выше голову! Чао!
Легко и изящно пересекаем бар, ловко обходя два попавшихся на пути стула и, обернувшись, видим круглую черную дыру ее рта. Она еще кричит что-то, но мы уже вворачиваемся в дверь, и она встает и устремляется вслед, но мы несемся через парк, насвистывая мелодию из «Шоу Бенни Хилла».
Нас преследуют по пятам, и пронзительное «Брууусссс» звенит в ушах, и мы вдруг ловим себя на том, что взяли неверное направление и удаляемся от машины. Мы оглядываемся, замедляем ход, восстанавливаем дыхание и поворачиваемся, встречая улыбкой ту, что приближается, дыша, как загнанная лошадь. И когда она уже совсем близко, мы делаем обманное движение, ловим ее на финт в стиле Чарли Кука и уходим, оставляя ее в дураках, так что будь она защитником, ей пришлось бы приплачивать за возможность выйти на зеленый газон!
Есть!
Куда там Тому Стронаку!
Она падает на колени, скуля от отчаяния, а я — мы ныряем в машину, врубаем мотор и устремляемся прочь, наблюдая в зеркале заднего вида уменьшающуюся фигурку.
Ширли сама виновата в своих несчастьях. Болезнь в манде — воздаяние за неверность. У нас вот сыпь — это наша расплата. Но мы же не перекладываем на других свои несчастья. Мы из другого теста.