То-то мои братцы цветут и пахнут, пока я тут пытаюсь посчитать убытки и преимущества от возвращения в альма-матер (слава богу хоть не мою), где полным-полно преподов, каждый из которых может дать фору покойной маньячке всеобуча Мордевольте.
Убытков было полным-полно: нас выкинуло из преисподней, где, предположительно, и размещался зоопарк… э-э-э… бордель братьев фон Честеров, Сэмюэля затянуло в какой-то огненный провал, туда же вынесло Писюка (вот уж по ком скучать не буду), так что вряд ли Деанус из благодарности за содеянное станет нам помогать. Не говоря уж о бессильном во всех отношениях ректоре. Которого, похоже, не интересует ничего, кроме его старческого либидо. Между прочим, некоторым пора о душе подумать, а не о стояке — своем или Великом.
Да, вот и еще одна потеря. Зачем-то я его спи… сты… выкупила у четы Кабздецов? Мне было пророчество! Мне было ДВА пророчества: от покойной Сивиллы Графоманской и от Яведьмины Склифософской, которая тоже превратится в покойную, дайте мне только вернуться в замок. И даже не ДВА, а ТРИ, если считать печеньки с предсказаниями, которые сначала превратились в пирожки, а потом и вовсе в кулебяку. С фальшивой морской осетриной. Я вспомнила палатку китайца на «Летучем шопинге» и сглотнула. Есть хотелось адски. Сейчас я бы не отказалась даже от заколдованной жратвы Малохолей. В моем собственном теле явно остались эманации недюжинного аппетита моего братца.
После пребывания в учениках у мага Полотенция принц Финлепсин стал настолько непритязателен, что способен был есть всё и всегда. По рассказам Синдереллы, однажды он попытался сожрать пластиковые макеты пирожных с витрины в кафе, где они собирались мирно выпить кофе: принца с его невестой-эльфийкой, видите ли, недостаточно быстро обслужили. А главное, сам Финлепсин утверждал, что это были не макеты, а настоящие пирожные — просто немного подсохшие.
Так, прекращаем думать про хавчик, начинаем думать государственно.
Я должна была добыть магический артефакт и прибыть в магическую академию, так? И вот я стою — уже не первый раз стою, между прочим — посреди той академии, артефакт добыт и накрошен, как для салатика, у меня сломались оба каблука, от укладки и мейк-апа не осталось даже воспоминания, никто не оказывает мне почтения, у, с-с-суки, вот как велю сейчас снести эту паршивую Хогвартсорбонну за растление малолетних под видом обучения! И общественность меня поддержит, ей хватит одного только рассказа про специализацию здешней библиотеки и главную мечту здешнего ректора — надолго хватит. Масс-медиа будут визжать и плакать.
— Ваше величество! — метнулся мне навстречу какой-то смутно знакомый парнишка, которого мое переполненное бессознательное упорно не желало признавать. — А вот и вы! Мы вас так ждем с пг’офессог’ом…
И вот это гэ с апострофом расставило все точки над ё. Абрам Пихто, «сукин кот Абрашенька». Нашелся именно там, где его никто не ждал, кроме свитка, попавшегося мне в пирожках на «Летучем шопинге». Мы же его оставляли на «Вездессущей Толерантности»?
— Абраша! — обрадовалась ему Мене-Текел-Фарес, как родному. — А ты уже тут! И корабль наш тут?
— Конечно, — закивал юный Пихто. — Стоит на приколе, прикалывается надо всеми, как морскому волку и положено. Когда вы исчезли, мы с командой провели ревизию оставленных вами вещей, пытались найти хоть какие-то намеки, куда вы провалились…
— Уж провалились так провалились. Ой, Абрам, это было такое-е-е-е… — вздохнула Менька. — Я тебе потом расскажу. Так что, ты говоришь, у тебя с профессором?
Абраша похлопал ресницами и вдруг заалел, как роза. Мы с Мене-Текел-Фарес нехорошо переглянулись. Общение с Блядом, Кабздецом и братьями фон Честерами заставляло во всем видеть признаки бывшего или будущего яоя. Одновременно содрогнувшись, мы постарались переключиться на рассказ юного Пихто.
— Профессор как их увидел, так аж затрясся…
— Кого? — изумились мы с премьершей.