— Полагаю, он вернулся около четверти часа назад, мисс Уайлд.
— Прекрасно.
— Мисс Уайлд, — старик бросил на студентку крайне усталый, поблескивающий вежливым интересом взгляд и соединил кончики длинных пальцев, — Вам дорог мистер Малфой. И вы крайне дороги ему. Вы видели, как вспыхивает пергамент от слабого огонька свечи?
Девушка кивнула.
— И как быстро он обращается в пепел… За считанные мгновения. Но если успеть протянуть руку и выдернуть листок, то пламя не охватит его. И пергамент сохранится, может, только чуть-чуть подпалятся края… Успейте вовремя протянуть руку, мисс Уайлд. Прошу вас, моя девочка, успейте.
В обманчивых отблесках огня бледное лицо Флоренс казалось нездорово худым и изнуренным. Туманный взгляд карих глаз пару секунд был устремлен на пушистый терракотовый ковер под ногами, но через несколько мгновений девушка резко вскинула голову и встала с кресла, одергивая голубую блузку на талии. Волны тяжелых блестящих волос красиво переливались на свету от малейшего движения.
— Благодарю, профессор. Думаю, мне пора.
— Конечно, мисс Уайлд! — Дамблдор проворно поднялся, и его искристые голубые глаза добродушно сверкнули. — Вам завтра рано вставать… Разумеется, разумеется!
Девушка внимательно осмотрела безмятежное лицо директора, его поблескивающие очки-половинки и сухие морщинистые губы, тихо вздохнула и прошла к выходу. Фоукс, до этого дремавший на своей жердочке, приоткрыл один глаз и издал ласковый гортанный клекот, щелкнув тонким клювом. Длинные пышные перья хвоста феникса ослепительно переливались в жарких бликах свечей.
— Доброй ночи, профессор.
— Доброй ночи, мисс Уайлд. Хороших вам каникул.
— И вам.
Замок глухо щелкнул, и через мгновение тень женского силуэта бесшумно скользнула за дверной косяк, растворяясь в прохладной мгле коридора. Дамблдор, почесав длинный крючковатый нос, подошел к Фоуксу и стал рассеянно поглаживать птицу по ослепительно сверкающим, как драгоценные камни и золото, перьям. Феникс прищурил темные блестящие глаза и дружелюбно потерся клювом о худой палец директора. Старец печально улыбнулся и посмотрел в окно, распахнутое навстречу летней сумеречной тьме. Слабый порыв ветерка овеял Альбуса Дамблдора теплой душистой поволокой июньской ночи, мерцающим лунным светом и тихим стрекотанием кузнечиков. *** Огонь в черной пасти камина почти потух. Осталась лишь кучка тлеющих углей, то и дело вспыхивающих слабыми редкими искорками. Деревянные часы на полке монотонно тикали, гнетущей тяжестью действуя на воспаленное сознание. Створки стрельчатых окон с цветочными витражами были открыты настежь, а сероватые гобелены на стенах серебрила тоскливая полная луна. Гостиную старост окутывала леденящая душу мертвенно-тихая мгла, от которой кровь стыла в жилах. Воздух был пропитан терпким дымом магловских ментоловых сигарет, мужским прохладным парфюмом и неясной горечью. Против холодного жемчужного света чернела высокая юношеская фигура, прислонившаяся боком к оконному откосу. Белые, будто седые от обманчивого свечения ночи, идеально уложенные волосы и неестественно бледная кожа худого острого лица и красивых кистей с длинными дрожащими пальцами поистине устрашающе контрастировали с темной плотной одеждой. Драко прикрыл глаза потяжелевшими веками и мучительно долго сглотнул, когда едкий дым вокруг него чуть развеялся, и молодого человека окутал нежный, едва уловимый флер. До боли сжал пальцы и обжегся сигаретой, когда почувствовал почти неощутимое прикосновение холодной женской щеки к своему плечу. Сердце учащенно затрепыхалось, когда покрасневшего места ожога коснулись шелковистые легкие пальцы, невесомо очертившие вздутые синие вены на тыльной стороне ладони. Все как в первый раз. Так же мучительно приятно, все то же горячее тепло разливается в груди, все так же накатывает блаженная эйфория от одного ее присутствия. Слишком хорошо. Но Драко, собрав волю в кулак, резко отстранился от Флоренс и оперся спиной о холодный каменный косяк, скрещивая руки на груди и сцепляя зубы. О, как бы он хотел увидеть на ее лице, излучающем таинственное мягкое сияние, удивление, обиду или раздражение! Но нет. По искусанным до болезненных корочек губам скользнула тень улыбки. Такой всепонимающей, грустной, светлой и до больного доброй. Девушка присела на каменный подоконник, устремляя затуманенный скрытой болью теплый взгляд на покрытое россыпью мерцающих звезд, будто атласное, почти черное небо. Драко ощутил острое желание нахмурить брови и, бурча что-то про простуду, поднять ее с холодного жесткого известняка и усадить в мягкое кресло. Но вновь сдержался, сохраняя безразличное выражение на лице и с высоты своего роста поглядывая на ссутулившуюся женскую фигурку. Легкий ветерок ласково и робко потрепал волнистые пряди плавно переливающихся волос цвета горького шоколада, занеся в изящный локон маленький листочек тополя, росшего напротив этого самого окна.
— Ты же хочешь мне что-то сказать, так скажи.
Ее прохладный спокойный голос рассек тягостную тишину, висевшую между ними уже минут десять. Драко вздрогнул и поежился. Он подозревал, что она знает о нем все, а спрашивает из чистой вежливости. Она словно умела читать его, как открытую книгу, и Драко не понимал, так ли это на деле. Она повернула к нему голову и приподняла подбородок, пронзительно заглядывая ему в глаза своими, чарующе теплыми и до режущей в сердце боли нежными. Флоренс чуть сморщила нос, и на пару мгновений ее лицо исказила гримаса мучительной тоски.
— Мы расстаемся.
Драко испугался своему отчужденному и ледяному, почти презрительному тону. Он не хотел ей говорить это так. Она не заслуживает. Посмотрел на нее, и Драко окатила волна бешенства. Уголки ее губ вновь дрогнули. Чему она улыбается? Почему? Другая бы на ее месте ударилась в слезы, начала бы скулить и вопрошать, лезть к нему с извинениями черт знает в чем, а она… Улыбается. Так, когда мать смотрит на свое неразумное дитя, вляпавшееся в глубокую лужу и упорно пытающееся доказать, что все в порядке. Ласково, чуть насмешливо. И с глубокой тоской в медово-карих глазах, странно мерцающих в ночи. Драко до побеления костяшек сжал дорогую шерстяную ткань пиджака, стараясь не выдавать накрывшей его бури эмоций. На тополе нежно засвистел одинокий соловей свою печальную мелодию, хрустальной прохладой разлившуюся по венам. В лицо нежно ударило благоухание летней ночи и тонкий аромат Флоренс, всегда сводивший Драко с ума. В горле появился тугой горький комок, в груди что-то надрывно натянулось, а в висках болезненно запульсировало.
— Понимаю.
Новая волна безумного, неконтролируемого гнева. Кровь яростно заклокотала, в глазах немного потемнело, и Драко отлепился от косяка, в один стремительный шаг преодолевая расстояние между ними. Молодой человек, тяжело дыша, приблизил свое лицо к Флоренс, остановившись на расстоянии каких-то пары дюймов и впиваясь холодным взглядом, в котором сверкала сталь, в ее глаза.
— Ни черта ты не понимаешь. Ни черта.
Он бессильно прошептал это, резко отстраняясь и вцепляясь бледными пальцами в платиновые блестящие волосы. Ударился спиной о стену, силясь не взвыть от отчаяния, разрывавшего грудную клетку. Флоренс бесшумно соскользнула с подоконника и положила узкие ладони на плечи Драко, задерживая сбившееся дыхание и прикрывая глаза. Юноша до крови прокусил нижнюю губу, пытаясь привести хаос кружащихся мыслей в относительный порядок. Драко покрылся мурашками с ног до головы, когда почувствовал невесомое прикосновение прохладных шероховатых губ к своему виску. Шелковистые пряди темных волос слегка пощекотали ему щеку и подбородок. Юноша ощутил едва различимый душок травяного чая и лимонных леденцов, ненавязчиво перебиваемый такой привычной уютной карамелью и чем-то цветочным.
— Прощай, Драко. Не делай глупостей.
Через несколько мгновений худощавая фигурка скрылась в темноте лестницы, ведущей к спальням, а молодой человек медленно сполз по стене, еще ощущая на коже эти неуловимые, но до сладостной дрожи приятные касания. Но по-другому он не мог. Не мог подвергать ее, почти самое дорогое, что у него есть, смертельному риску. У нее с ним нет будущего. Ни ближайшего, ни далекого. Все наивные детские мечты о том, как они будут путешествовать вместе, смеяться, любить и наслаждаться друг другом, разбились на миллиарды осколков. Ничего не будет. Никогда. А полная жемчужно-серебряная луна продолжала заливать Хогвартс своим неподвижным равнодушным светом, ветер навевал на зеркальную гладь Черного озера мелкую рябь, а густая листва Запретного леса приятно и звонко шелестела. А одинокий соловей продолжал свою песню о любви, уходящей с рассветом и остающейся на всю жизнь в истерзанных сердцах людей. *** Яркое солнце заливало небольшое купе «Хогвартс-Экспресса» своими жаркими лучами и ласково золотило клетчатую обивку бархатистых сидений, багажные полки, потрепанную магловскую книгу в руках Флоренс Уайлд и хорька Белби, сладко дремавшего под боком у хозяйки. Девушка бездумно скользила застекленевшим взглядом по мелким печатным строчкам, будучи погруженной в свои мысли. Поезд еще не тронулся, до отправки оставалось чуть меньше четверти часа, и постепенно вагоны наполнялись звонким детским смехом, уханьем запертых в клетках сов, злобным шипением жмыров и гулом бесконечных разговоров. Все радовались началу летних каникул. Тому, что уже через восемь часов встретятся с родителями, которые их весло потреплют по макушкам, крепко-крепко обнимут и расцелуют в разрумяненные щеки. Тому, что впереди у них два месяца беззаботной жизни, далекой от ранних подъемов, бесконечных походов в школьную библиотеку, «Троллей» по зельеварению и магических уроков. Тому, что они приедут в свои уютные светлые дома, бесшабашно разбросают все вещи и начнут скакать от счастья. Будут писать своим друзьям, украдкой летать на метлах, со стонами писать десятифутовые сочинения по Травологии и Истории Магии, бегать по улице под теплым летним дождем, не боясь промочить ноги. Будут лазать в материнские клумбы в поисках садовых гномов или потерявшегося котяры, и будут получать по первое число за переломанные георгины и пионы. С хохотом будут убегать на кухню, хватая свежеиспеченные пирожки и тыквенный сок, и будут носиться по всему дому от растрепанных родителей, ругающихся и вопрошающих Небеса, за что им послано такое неразумное и неуправляемое чадо. И вновь им взъерошат волосы на затылках и с притворным ворчанием отпустят гулять до поздней ночи. Дверь купе тихо приоткрылась, и в щель просунулась черноволосая вихрастая голова паренька в круглых очках и с белоснежной крупной совой в клетке. Флоренс окинула робкое лицо Гарри пристальным бесстрастным взглядом, в котором явственно читалась усталость, и кивнула на сиденье напротив. Юноша в знак признательности что-то пробормотал и, поправив съехавшие на кончик носа очки, зашел в купе полностью и неловко уселся, поерзав на месте. Флоренс снова уткнулась в книгу, дав понять, что на разговор не настроена. Гарри смущенно стал рассматривать ее лицо, косясь на кованый фонарь на станции, видневшийся за припыленным стеклом. Девушка по цвету кожи напоминала вампира, какими их описывают в книгах, а фиолетовые круги под покрасневшими — то ли от недосыпа, то ли от слез — глазами, и полное отсутствие даже намека на румянец придавали вид восставшего из могилы мертвеца. Серовато-лиловые тени залегли на впавших щеках, на крыльях ровного носа, под бескровными потрескавшимися губами. Складка между четких бровей с мягким изломом стала еще более явственной, а темные волосы, сейчас отливающие черным и забранные в тугой хвост, словно потускнели. Гарри было тяжело. Он отстранился от друзей, стал совсем нелюдимым и еще более раздражительным, нежели обычно. По ночам юношу преследовала сцена гибели Сириуса, безумный хохот Беллатрисы и змеиное лицо Волан-де-Морта. И единственным светлым пятном за последние дни стал визит Флоренс в Больничном крыле. Гарри тогда почувствовал себя понятым и не одиноким. Но после того, как молодой человек выплакался и успокоился, девушка молча напоила его зельем для Сна без Сновидений, потрепала по плечу и ушла. Ничего не сказала. Но юноша ощутил неясное облегчение, словно кто-то протер запотевшее стекло, и мир вновь заиграл красками. Блеклыми, но заиграл. Поезд издал веселый пронзительный гудок, волнительный гул в вагонах усилился, и «Хогвартс-Экспресс» тронулся. На платформе махал огромной ручищей Хагрид, Клык, сидевший рядом, тоскливо глазел на густой пар, который заполонил всю станцию. Изумрудная листва деревьев ласково зашелестела, пропуская ажурные солнечные лучи, а песочно-коричневая плитка платформы покрылась сероватой пылью, кружащейся в теплом летнем воздухе, пропитанном магией, животрепещущей радостью и предвкушением каникул. За окном замелькали ослепительно-желтые рапсовые поля, горы, верхушки которых были покрыты искрящимися снежными шапками, буковые рощицы. Гарри засунул руку в карман штанов, нащупав смятую коробочку из шероховатого картона, и вытащил ее. Флоренс неясно посмотрела на него, и юноша, неловко поправив очки, протянул ей коробочку. Серебристая надпись сверкнула от пляшущего солнечного зайчика.