— Моя милая Грейнджер!.. — в ее голосе, обычно безразличном и пронзительно-ледяном, появились теплые, как тающая карамель, нотки. — Моя дорогая-дорогая Грейнджер! Ты сделала для меня так много, что я буду не в силах отблагодарить тебя. Я не привыкла говорить людям подобные вещи, — девушка запнулась и глухо хмыкнула, — но ты действительно дорога мне. И ты не должна ни о чем просить Гарри и Рональда, потому что я всегда была и буду лишней среди вас.
Гермиона возмущенно ахнула, но строгий взгляд Флоренс остановил поток ее возражений и протестов.
— Ты это прекрасно знаешь, не обманывай себя. И Гарри пусть не обманывает себя. Он знает, почему. И ты знаешь. И, как бы мне не хотелось… — девушка отвела мутный взгляд в сторону, голос ее дрогнул, — Забыть, я не смогу. Это всегда будет преследовать меня тяжелым призраком, и я не хочу, чтобы к вашим проблемам добавлялись еще и мои. Что бы я вам не говорила, вы мои друзья. И для меня, как бы пафосно не звучало, это большая честь. Правда.
— Флоренс…
— А теперь пойдем! — Уайлд резво поднялась, крепко схватила черный клатч, спрятала за пояс палочку и распахнула дверь. — Нужно помочь Флер.
*** Испуганные крики с силой били по барабанным перепонкам, оглушая и заставляя беспорядочно метаться по всему свадебному шатру. Волшебники, сбивая друг друга с ног, роняли бокалы с шампанским, блюда с закусками и кресла, в неконтролируемом ужасе трансгрессировали из полутемного тента. Слышался пронзительный звон битого стекла, беспорядочный топот ног сотни гостей, истерический визг перепуганных женщин. Под украшенным белыми розами потолком все еще слабо сиял жемчужно-синий патронус Кингсли, рассеивающий сгустки жуткого черного дыма. Флоренс, плотно сжав побелевшие губы, проталкивалась сквозь обезумевшую толпу, выискивая взглядом кого-то из Уизли или однокурсников. Давка со всех сторон нестерпимо душила запахом алкоголя, приторных духов и вонючего пота, смешивалась с тревожными вскриками и шумными хлопками трансгрессии. Тут визг какой-то старой ведьмы стал совсем невыносимым, в десяти шагах от замеревшей Флоренс выросла первая фигура в рваной грязной мантии и серебряной маске. Ослепительно полыхнуло фиолетовым, запахло тухлятиной, мелькнуло красное платье Грейнджер и по всему шатру разнесся жуткий, леденящий кровь хохот Пожирателя. Девушка ощутила, как давящая толпа мгновенно рассосалась, оставив ее один на один с высоким широкоплечим силуэтом. Из прорезей покрытой липкой грязью маски кровожадно поблескивали темные глаза, а черная толстая палочка Пожирателя немедленно оказалась в его корявых мертвенно-бледных пальцах. Тошнотворный воздух сгущался, кровь в висках болезненно пульсировала, а отвратительная ухмылка Пожирателя стояла перед глазами повсюду. Чей-то пронзительный вопль на мгновение привел Флоренс в чувство, и она успела отклониться от смертоносного зеленого луча. Девушка со всей силы вцепилась в спасительный клатч, сконцентрировалась и, воскресив размытые детские воспоминания, трансгрессировала. Свежий воздух Бристольского пригорода подействовал отрезвляюще на воспаленное сознание Флоренс, и она шумно вдохнула прохладу августовского вечера, до боли сжав гладкое древко волшебной палочки. Тонкие невысокие каблуки сминали сочную густую траву, которая покрывала пышным шелковым ковром всю землю в крошечном садике. В туманных густо-синих сумерках темнел корявый толстый ствол старого раскидистого бука, таинственно шелестящего пыльной жесткой листвой. Мощные ветви иссохли и потрескались, на них гнездились зловещие вороны, на изъеденной паразитами коре разросся плешивый мох. Когда-то аккуратные и ухоженные клумбы поросли бурьяном и лопухами, и среди грубой зелени робко пробивались сиреневые цветочки чахлой лаванды, белые венчики крошечных колокольчиков и стелющийся лиловый тимьян, который покрывал поросшие лишайником валуны. Девушка, нахмурившись, медленно пробиралась через заросли сорняков к небольшому одноэтажному дому, терраса которого странно белела в сумерках. В груди что-то болезненно затрепыхалось, как раненая птичка, когда Флоренс, до крови закусив губу, толкнула прогнившую входную дверь и вошла в затхлую тьму прихожей. Кончик палочки излучал холодный голубоватый свет, который обнажал собой лохмотья пыльной паутины, свисающей с потолка, посеревшие от времени ковры гостиной, прогрызенные крысами вышитые подушки и осколки фаянсовой посуды. Всюду плесень, пыль и сырость. Флоренс, заглянув на крохотную кухню с распахнутыми окнами и порванными занавесками, в родительскую спальню и в когда-то уютную гостиную, подошла к узкой, выкрашенной в светло-серый цвет двери. Девушка, прикрыв глаза дрожащими веками, положила ледяную руку на круглую дверную ручку и крепко обхватила белыми пальцами покрытую облупившимся лаком древесину. С негромким щелчком дверь поддалась, и на Флоренс пахнуло пустотой и холодом. Молодая волшебница сделала робкий шаг за порог, и старая половица противно скрипнула. Люмос осветил маленькую комнату, и девушка окинула затуманенным взглядом небольшую кроватку из красноватого дерева, застеленную дырявым и грязным бежевым пледом, высокий шкаф и комод с длинными узкими ящиками, прикроватный коврик. К стене был прикреплен покрытый пылью и облезлой краской детский ночник в виде улыбчивого месяца. У кровати стояло старое мягкое кресло с широкими подлокотниками, с небрежно наброшенным на спинку пушистым покрывалом. Материнское.
— Дорогая, тебе пора спать, — красивая молодая женщина, поплотнее запахнув персиковый махровый халат, устало улыбнулась бодрствующей малютке-дочери, которая упрямо таращила на мать круглые ореховые глазенки. — А завтра мы все вместе пойдем гулять в парк.
— Правда?! — с недоверчивым восторгом подпрыгнула на кровати девочка, крепко сжимая теплую руку матери, пахнущую яблоками и лавандой.
— Правда-правда, — мама улыбнулась шире, усаживаясь на край кровати и мягко проводя тонкими нежными пальцами по шелковистым волосам дочери. — Но при условии, что ты сейчас же уляжешься и закроешь глазки!
Девочка немедленно нырнула под теплое одеяло, утыкаясь носом в чистый хлопок и лукаво поблескивая глазами на мать. Та, чуть сощурив ясные темно-голубые глаза, поправила пышную белую подушку, и на ее бархатистых румяных щеках появились очаровательные ямочки. Легкие золотистые локоны, рассыпавшиеся по покатым плечам, красиво переливались в тусклом свете ночника, а уютный полумрак детской спальни отбрасывал на нежное лицо таинственные тени.
— А мы покормим белочек? У нас ведь есть орешки?
— Непременно! — женщина, тихо вздохнув, легонько сжала маленькую ладошку дочки. — И папа купит нам сахарную вату. Обязательно. А теперь спи.
Миссис Уайлд оставила невесомый поцелуй на высоком лбу девочки, поправила одеяльце и бесшумно поднялась. Осторожным движением выключила ночник, тихо отошла к окну и зашторила его. Дочь проказливо улыбнулась ей, тут же крепко зажмуриваясь. Молодая женщина, прикрыв на мгновение глаза в порыве умиротворения, вышла из детской. Отец действительно купил тогда сладкую сахарную вату. И они кормили пушистых рыжих белочек, таящихся в ветвях парковых дубов. Все это было. Флоренс тяжело сглотнула, резко вылетая из спальни и гулко захлопывая дверь. С потолка слетел клок паутины, бесшумно оседая на пыльных половицах. Девушка стремительно вышла из дома в сад и, сглатывая жгучие слезы, стала накладывать Каве Иминикум, Фианто Дури, Сальвио Гексиа и Протего Максима. Спасибо, Грейнджер. Золотистые, синеватые и красноватые лучи взлетали ввысь, окутывая заброшенный участок и дом невидимым защитным куполом. Девушка, глубоко вздохнув, вновь вошла в дом, тихо прикрывая за собой скрипучую входную дверь. Зловещая пустая тьма накрыла юную хозяйку затхлой пеленой, оставляя после себя тяжелый смрадный шлейф, который траурной вуалью обволакивал Флоренс, проникая липкими ледяными нитями в воспаленное подсознание. Она, пошатываясь, прошла в пыльную запущенную гостиную, резким взмахом палочки разжигая в покрытом жирной сажей камине жаркое пламя. На обитых деревом стенах мгновенно заплясали теплые огненные блики, освещающие обветшалую мебель, заплесневелые из-за протекающей крыши темные буфеты, грязные вонючие занавески и размытые картины в простых рамах. Девушка расправила плечи, несколько властно огляделась и подошла к заржавевшей, закоптелой каминной решетке. Оранжевый свет опалил худую фигуру приятным жаром, который растекался по всему телу и пробуждал чувство голода. Флоренс присела на более-менее уцелевшее кресло со сломанными пружинами и, вяло осмотревшись, брезгливо подняла с низкого кофейного столика отсыревшие модные журналы (такие матери, как помнила сейчас девушка, приносила соседка справа — разряженная-напомаженная старушка, которая любила Шуберта и Queen). Небрежный взмах палочкой, и вместо огромных и бесполезных статей о том, почему в восемьдесят пятом году морковный оттенок помады был не в тренде, а вот коралловый — в самый раз, на столике стояла кружка горячего черного чая, блюдо с овощным рагу и пара яблок. Флоренс, утолив голод, минут за десять навела в гостиной относительный порядок и разложила диван, постелив на нем найденное в шкафу (слава Мерлину, уцелевшее от крыс) постельное белье. Она скинула с себя это отвратительное платье и достала из своей драгоценной бездонной сумочки (спасибо, Грейнджер) фланелевую пижаму. Девушка кое-как умылась в покрытой плесенью и ржавчиной ванной, распустила волосы и, переодевшись, уже собралась ложиться спать. Но ее вниманием завладела фотография на каминной полке — старая, магловская, в поломанной деревянной рамке. На ней устало улыбалась молодая мать, бережно держащая в руках многослойный белый сверток с красной сморщенной рожицей. Она была в домашнем темно-синем халате из штапеля, с забранными золотистыми волосами, измученная, но необычайно радостная. Отец — худощавый, высокий, загорелый, со взъерошенными черными волосами и обаятельной улыбкой — выглядел ошарашенно-восторженным. Яркие карие глаза сверкали из-за стекол квадратных очков в темной оправе, а сильные жилистые руки, прикрытые до локтей голубой рубашкой, обнимали жену за плечи. Родители такие живые, молодые, искрящиеся счастьем. А в уголке аккуратным бисерным почерком нацарапано: «Добро пожаловать, Флори!». Отец чем-то похож на Поттера. То ли очки, то ли нос, то ли блеск в глазах… При мысли о Гарри в груди у Флоренс болезненно защемило. Неизвестность пугала своей засасывающей холодной чернотой. Что с ним? Что с Уизелом и Грейнджер? Как там Флер и остальные Уизли? Пожиратели сумели разрушить и это. Волан-де-Морт разбивал вдребезги все: семьи, дома, города, влюбленных, отцов и сыновей, матерей и дочерей. Он отравлял мир леденящей тьмой, которая просачивалась каплями грязной крови всюду, вызывая дикую, разъедающую нутро боль. Волан-де-Морт ценил преданность идеалам и верность ему. Ошибок он не прощал. Отсрочивал наказание — да. Но не прощал. И не оставлял никому выбора. Либо ты до гроба служишь Повелителю и соглашаешься на принятие отпечатка вселенского зла, либо в твоих глазах полыхнет зеленым. И были те, у кого не было выбора. И Флоренс, глядя на потрескивающие поленья в камине, знала это. *** Драко Малфой с трудом вдыхал густой, пропахший прелостью сырых каменных стен воздух холодного поместья. Молодой человек, до боли впиваясь худыми пальцами в деревянные перила парадной лестницы, невозмутимо ждал. Силился отстраниться от этого окутывающего чувства омерзения и ужаса, которое преследовало его с тех пор, как это воплощение адского зла поселилось в их доме, осквернив все детство Драко. На уши давила гробовая тишина, которая обволокла весь Малфой-Мэнор черным убийственным туманом, пахнущим кровью и безумными криками жертв. Родное поместье превратилось в гигантскую камеру пыток. Толстые темные стены впитывали в себя вонючий шлейф сотен смертей, отвратный запах тухлятины и гниющих человеческих останков, жуткие вопли, до краев наполненные раздирающей болью и разносящиеся звенящим эхом по всем закоулкам особняка. Этот дом, хранящий мрачное царственное безмолвие, таил в себе безумный истерический хохот одержимой тетки, бесчисленные огненно-алые вспышки, хруст костей и звуки блевотины. Когда Драко проходил через пыточные залы, то его выворачивало от стекающей по гладким стенам липкой горячей крови, от кусков кожи и окровавленных клоков волос, выдранных костлявой рукой Беллатрисы. Его дом превратился в храм смерти и кровавых пыток. Тишину разбил грохот парадных дверей, грязные ругательства Сивого и Розье, мерзкий гогот Селвина и топот ног в тяжелых сапогах. Драко прикрыл глаза, задерживая дыхание и напрягая спину. Шаги разнеслись громовым эхом по лестнице, отражаясь от потолка дрожащим эхом. В нос ударил тяжелый запах пота, смешанный с вонючей грязью и дешевым алкоголем. Драко скривился, открыв глаза и бесстрастно осмотрев измазанную в какой-то еде компанию Пожирателей. Сивый жутко оскалился, обнажив кривые желтые зубы.