— Я сделаю для тебя что угодно… Мне ничего не нужно взамен, только позволь быть для тебя всем. Можешь меня ненавидеть, можешь кричать и бросать, можешь убивать день за днем, мне плевать, — он сам начал задыхаться, как безумный повторяя одно и то же.
— Что угодно? — голос ледяной, хлесткий и пропитанный подозрением.
— Да-да…
— Спаси Малфоя.
Даже свистящий ветер умолк. Даже дряхлое радио больше не хрипело, даже дыхания не было слышно. Как будто в комнате труп. Тишина режет вены, проникает в кровь жгучим ядом, вскрывает грудную клетку и пронзает легкие раскаленным железом, медленно и с дьявольской методичностью ковыряя внутренности. Флоренс вскочила. В ее глазах тускло сверкали слезы, бледные губы дрожали, болезненные тени делали узкое лицо безжизненным и страшным. Нельзя сказать, о чем она думает, что ощущает, чего хочет. Гарри тоже поднялся. Белый, как саван, съежившийся, с суровой складкой между кустистых бровей. Глаза в глаза. Пронзает до глубин души и выворачивает все наизнанку, проносится страшный вопль безнадежности и все глохнет в мрачном тупике. Она сорвалась с места, пряча мутные глаза. Гарри сквозь ватный гул слышал шорох верхней одежды, короткий всхлип и гулкий грохот входной двери. Молодой человек рухнул на стул, пряча лицо в дрожащих ладонях. Она оставила после себя туманный шлейф воспоминаний с болезненным привкусом горечи, озоновый запах дождя и чего-то привычного, согревающего и густого, как горячий кофе в смятой постели зимним утром, как звонкий смех любимой девушки за ужином после тяжелого дня, как манкий и жаркий блеск ее глаз. То, чего у Гарри никогда не было, но казалось таким простым и безумно привлекательным. Он ощущал эти несуществующие моменты каждой клеточкой тела, ловил эти дикие импульсы и глотал сгущающийся воздух. Гарри Поттер был разбит вдребезги. *** Драко Малфой чувствовал, как медленно иссыхает и горит адским пламенем, превращаясь в живой пепел, в гниющую человеческую оболочку без души. Дементоры стояли рядом, оборачивали к нему свои жуткие, сочащиеся вонючей слизью лица, наполовину скрытые рваными капюшонами. Драко не слышал монотонного голоса судьи, не чувствовал на себе сотни тяжелых взглядов, пропитанных осуждением и презрением. На него безжалостно давили эти ледяные черные стены, скукоживал бесконечный потолок, в воронке которого зловеще хлестали порывы ветра. Малфой буквально кожей ощущал пламенную жгучесть яркого взгляда Грейнджер, как всегда в безупречной одежде, с относительным порядком неукротимой гривы и без кровинки в миловидном личике. В ней читалась жалость. Но ему посрать. Ему необходима она. Как живительный кислород, как Умиротворяющий бальзам, как ласковость теплых рук. Для Малфоя Уайлд была всем на этой грешной земле. И он радовался, как маньяк-самоубийца, что через несколько минут все его мучения прекратятся. Он никогда не вспомнит ни о чем. Ни об уродстве, чернеющем на его левом предплечье и разъедающем мраморно-бледную кожу, ни о Волан-де-Морте, ни о собственной ничтожности и трусости, из-за которых он потерял самое дорогое, что было в жизни. Он перестанет терзаться из-за постоянных миражей и кошмаров, преследующих его и во сне, и во время жалкого бодрствования. Не будет больше воспоминаний о беззаботных днях, полных радости, юношеских грез и взаимности. Только блаженная пустота.
— Оглашение приговора для Драко Люциуса Малфоя…
— Стойте!
Малфой, тяжело подняв опущенную голову, бросил на вскочившего Поттера грозовой, жуткий взгляд. Поттер выглядел сухим и решительным, но лицо его было перекошено так, словно он вспомнил что-то очень важное. Все члены Визенгамота повернулись к святоше, а Грейнджер, сжимая в тонких пальцах сумочку, впилась в дружка умоляющим взором. Видно, у нее действительно большое сердце, раз она просит за того, кто унижал и втаптывал ее в грязь семь лет. Малфой судорожно передернулся, когда отрывистый и хриплый голос Поттера разрезал хрусткую тишину.
— Драко Малфой, хотя и является Пожирателем Смерти, был вынужден принять Черную Метку под угрозой убийства его семьи…
Малфой откинул голову на спинку ледяного железного кресла и устало прикрыл глаза, в которые словно засыпали раскаленный песок. Металл, сковывающий запястья, стирал в мясо кожу и распространял тошнотворный запах горячего потного железа и крови. Аж мутит. И не только от обостренных ощущений, но и от этой тупой, нелепой бессмыслицы, которую мелет сейчас Поттер, играя в благородство. Неизвестно, для чего он сейчас распинается, нервно заламывая пальцы и уперто смотря на судей. Сквозь гудение кипящей крови в ушах до Малфоя доносятся хлесткие оправдательные слова, пропитанные тихим ядом и бурлящей ненавистью. Словно Поттер сейчас под дулом пистолета выделывается в красноречии, изощряется в заумных выражениях. А Грейнджер, настырная заучка Грейнджер, такая раздражающая и выбешивающая одним своим видом, тоже поднялась и начала дребезжать своим непривычно тоненьким, даже каким-то писклявым голоском. Что Малфоя вынудили, что он такой белый-пушистый, никому вреда не причинил, и вообще он внес вклад в Победу… Тьфу. Мерзко. Это просто омерзительно, когда эти двое с рожами ангелоподобных праведников выделываются перед Визенгамотом. Нимбы аж глаза слепят своим золотым сиянием. Только крыльев не хватает, и будут вылитые страдальцы. Видимо, основная часть совета думала так же, как и Малфой, потому что все эти почитатели закона и вылизыватели жопы Министра впериваются в него глазами, горящими жаждой мести и ненавистью. Малфой ухмыльнулся — все взаимно, товарищи. Когда оба святоши умолкли, то в зале повисла тяжелая тишина. Было слышно, как натужно сопели все вершители судеб злодеев, как в их серых вязких мозгах шла тщательная работа, со скрипом вертелись шестеренки.
— Драко Люциус Малфой полностью оправдан.
О, Мерлин, сколько яда, бешенства и гадливости в этом голосе! Малфою захотелось расхохотаться, как чокнутому. Впрочем, он такой и есть. Вылитый псих. Оковы со звоном грохнулись на мраморный пол, и эхо зловеще прокатилось по залу оглушительным лязгом цепей. Как по щелчку пальцев все закопошились, зажужжали тихие голоса, ненавязчиво сверлящие черепную коробку и зудящие в мозгу. Грейнджер отчаянно кусала губы, цепляясь за смертельно бледного дружка, и тревожно смотрела на неподвижного Малфоя, словно боясь, что он от счастья обделался и тут же сдох. Не дождетесь. Взгляд у Малфоя пронзительный, сверкающий льдистой сталью, жуткий. Он смертельной стрелой пронзил башку Поттера, заставив того нахмуриться и скривиться. Непонятно от чего. «Это не ради тебя» Как хорошо, что Малфой в совершенстве умеет читать по губам. С души не упал камень, мир не окрасился в розовый, не заискрились ванильные радуги, и не заскакали по ним волшебные единороги. Но определенно пришло жалкое облегчение. Наверное, из-за матери, которая сейчас преждевременно оплакивает сына. Вот ее действительно жаль. Он остался один. Дементоры неслышно уплыли вслед за всеми, оставив напоминание о себе в виде тошнотворного шлейфа тухлятины. И снова тишина. Безжалостно сдавливающая горящую голову, устраивающая настоящие взрывы в бурлящем мозгу. Так странно и чудовищно. Но в этом определенно что-то есть. Что-то завораживающее, если угодно. Свобода не принесла ни единого полного вдоха, не дала ощущения чего-то нового и светлого. Нет желания бросить все, пулей выбраться из Министерства и начать жизнь с чистого листа под пение птичек и солнечное тепло. Так паршиво, что хотелось взвыть, как раненый зверь, проклясть этот чертов мир и сдохнуть, как вонючий бродячий пес. Не хочется жить, что-то чувствовать, узнавать, думать. Ни-че-го. Малфой чувствовал себя так, словно из него действительно высосали душу. Только в миллион раз хуже. *** Флоренс не любила Лондон. Его чопорная суетливость, серо-алая мрачность, постные лица прохожих и монотонность пасмурного дымчатого неба, все это зажимало в ледяные тиски рвущуюся на волю душу молодой девушки. Ей хотелось опьяняющей свободы, хрустального звона тишины и чего-то большого, необъяснимо притягательного и обволакивающего своими чарами. Но все же было в этом городе странное, грубовато-изысканное очарование, которое завораживало в минуты оглушающего отчаяния и внутренней пустоты. Именно поэтому, несмотря на свою дикую, почти пламенную неприязнь к Лондону, расстаться она с ним не могла. Он будто был для нее тем человеком, который невыносимо бесит, раздражает одним своим существованием, но прожить ты без него не можешь. И вот сейчас она стояла на Вестминстерском мосту, наблюдая за таинственной ночной жизнью города. Дождь закончился, оставив после себя мокрый, сверкающий золотым светом от фонарей асфальт, влажный шепот молодой листвы вековых деревьев, безумные ароматы цветущих магнолий, сиявших жемчужными соцветиями в алмазном свете луны, и фиалковых облаков дурманящей сирени. Проезжали редкие автомобили, приветливо подмигивая фарами, в бархатной ночной мгле горделиво сияли подсветки Биг-Бена и столбов моста. А на огромном чернильно-сапфировом небе, окутанном ажуром лунной шали, грустно искрилась бриллиантовая крошка ярких созвездий. Поразительно красивый момент. Вот так бы стоять целую вечность, забыв про остальной мир, проблемы и перипетии. Заполнить этими моментами всю бездонную, щемящую пустоту в душе, которая грызет и гложет, терзает со зловещим наслаждением кровопийцы. Но вот за плечом кто-то встал. Как мутная тень, которую хочется вычеркнуть из памяти, вырвать с мясом. Но вот не получается. Слишком свежи раны, как будто посыпаны солью, которую не вытравить, которую выведет лишь время. Запахло ледяной мятой и спиртным. Флоренс хмыкнула — уж это она ни с чем не перепутает. Под прикрытыми веками словно раскаленным железом вычерчивается до жуткой боли знакомое точеное лицо с идеальными чертами, насмешливый изгиб тонких губ и пронзающая, почти лондонская серость глаз. Точь-в-точь, как год-два назад, разве что линии стали четче и острее, даже болезненнее. Наверное.