— Да какая разница! — беспечно отмахнулся Джеймс. Не сработало… — По-моему, вы вполне согласны!
— А по-моему, я совершенно, вполне и абсолютно не согласна! — Флоренс вскинула темную бровь, окидывая пылкого гриффиндорца сухим взглядом. — Давай, шлепай отсюда, пока я не поделилась содержанием этого разговора с профессором МакГонагалл или с твоими родителями.
Джеймс вскинулся, сверкнул глазами и засунул руки в карманы брюк. Скулы на красивом бледном лице заострились, темные брови нахмурились, губы обиженно поджались.
— Вы еще влюбитесь в меня, вот увидите! Закончу школу и женюсь на вас! Мы еще посмотрим!..
Флоренс заботливо сунула ему пузырек с Умиротворяющим бальзамом. Джеймс распалился окончательно, вспыхнул красными пятнами и от души хлопнул дверью на прощание. Молодая женщина только покачала головой. В тот год учеба закончилась двадцатого мая, а двадцать пятого, в День рождения, Флоренс разбудила холеная полярная сова с букетом превосходных красных роз и запиской от незадачливого поклонника. Конструктивный ответ был написан немедленно, но никакого эффекта он не возымел. До следующего апреля влюбленный Джеймс ломал голову, что же не так с их школьной целительницей: он ведь и умный, и веселый, и магловские книжки читает, и девчонки по нему сохнут, и родители богатые… Флоренс помнила, как постепенно перестала находить у себя в кабинете привычные пакеты со сладостями, букеты и прочие мелочи, которые было бы приятно получить какой-нибудь хорошенькой девочке, но уж никак не ей. Наступал май, и Джеймс все реже заглядывал в Больничное Крыло. Флоренс искренне радовалась, что прошло подростковое помешательство у этого честного, храброго и чистого сердцем мальчишки, которого она полюбила, как непослушного обидчивого сына.
— Мадам Уайлд…
Джеймс постучался к ней перед выпускным вечером, немного растерянный, с бегающими глазами, как у нашкодившего щенка. Флоренс лишь тепло улыбнулась в ответ.
— Вы уж простите меня, я это… — неловко и смущенно переминаясь с ноги на ногу, бормотал Джеймс.
Он путано и неразборчиво объяснял все свои глупости, извинялся, потом замолкал и снова извинялся. Флоренс чувствовала, как с новой силой в груди расцветает нежность к этому непривычно неуклюжему парнишке, пришедшему попрощаться и сказать все, что не сказал.
— Я не сержусь, Джеймс, нисколько не сержусь. Очень хорошо, что ты зашел. Я очень рада.
Флоренс крепко обняла его, по-матерински расцеловала в обе щеки и потрепала по волосам, сказав в напутствие несколько слов, от которых гриффиндорец недовольно засопел. Попрощались они очень тепло. С тех пор каждый год, двадцать пятого мая, Флоренс получала букет цветов и длинное-длинное письмо, в котором Джеймс подытоживал все остальные письма, которые писал в течение года. Она тоже писала ему. Радовалась успехам, что-то советовала, поздравила со свадьбой, пару раз встретилась с ним в Лондоне. Он вырос замечательным человеком, и Флоренс могла только гордиться, что он считал ее кем-то вроде тети. Первое сентября семнадцатого года Флоренс не забывала никогда. Она прекрасно помнила, как ровным строем, который, как и много десятилетий ранее, возглавляла МакГонагалл, семенили будущие первокурсники. Беспокойно перешептывались худенькие девочки-близняшки с белыми косичками, краснел и потел круглолицый рыжий Хьюго Уизли, что-то бубнили себе под нос чопорного вида парнишки. Флоренс в одну секунду почувствовала, как спину кольнули ледяные мурашки, а взгляд приковался к рослому для своих лет мальчику, разительно отличающемуся от окружения холодным спокойствием, с платиновыми волосами и характерными для одного благородного семейства тонко выточенными чертами лица. Она знала, что у Драко Малфоя есть сын предшкольного возраста, но думала, что он будет поступать в Хогвартс на следующий год. Наконец, настала его очередь.
— Малфой, Скорпиус, — мальчик, ни на мгновение не оробев, со спокойным безразличием смотря прямо перед собой, подошел к табурету.
— Слизерин! — завопила Шляпа, едва коснувшись платиновой макушки.
Скорпиус Малфой, казалось, не испытал ничего. Ни радости, ни гордости, ни разочарования. Он просто поднялся с табурета, холодно взглянул на споткнувшегося Хьюго Уизли и под бурные аплодисменты Слизерина направился к своей новой семье. Копия. Просто безупречная копия. Ничего от матери. В свой первый учебный год этот мальчик попал в Больничное Крыло лишь однажды: заразился кусачей чесоткой, когда случайно зашел не в ту теплицу и уронил на себя горшок с ядовитым цветком. Это было в предрождественскую пору, когда студенты усердно подтягивали хвосты и старательно изображали подобие активной учебной деятельности, в то время как мечтали о каникулах, заветных подарках под пушистой, мерцающей огоньками елью и праздничном шоколадном пудинге со сливками, в который мама кладет серебряную монетку — на счастье. А Скорпиус Малфой лежал под накрахмаленным до хруста белым одеялом, хрипло кашлял и безучастно рассматривал флаконы с лекарствами, стоящие на прикроватной тумбочке. Он не капризничал, не ругался, не плакал, не искал ласки и тепла. Он просто молча лежал. Флоренс, наблюдая за ним, все меньше находила его похожим на отца. Скорпиус был тихим, невозмутимым, немного даже флегматичным, явно не залюбленным ребенком, но никак это не демонстрировал. Друзья к нему не заходили, и вряд ли потому, что были слишком заняты: скорее всего, их просто не было. Она уже много лет назад оставила последние крупицы своей любви к Драко Малфою в далеком прошлом и не собиралась ничего вспоминать, но все же Флоренс невольно выделяла этого мальчика среди остальных детей. Она была привязана и к Розе с Хьюго, и к сорванцам-двойняшкам Долгопупсов, и к другой ребятне, но за Скорпиусом присматривала отдельно. В то время кроме него в лазарете никого не было. Первый день Флоренс не решалась трогать Скорпиуса, опасаясь непредвиденной реакции, но спустя сутки жалость оплела сердце жалящими колючими плетями. Она зажгла несколько свечей, принесла с кухни пакет с еще теплыми клубничными пончиками и стакан молока с медом, отрыла в библиотеке книжку магловских сказок с чудесными иллюстрациями, оживить которые было делом одной минуты.
— Ты почему не спишь? — Флоренс присела на край постели и заботливо поправила подушки под головой Скорпиуса. — Хочешь вкусненького? Чувствуешь, как здорово пахнет?..
Мальчик посмотрел на нее холодными серебристыми, сияющими немерцающим жемчужным светом глазами, и коротко помотал головой.
— Не хочешь? — молодая женщина ласково провела ладонью по белоснежно-платиновой макушке, и через мгновение почувствовала, как оттаивает ледяной ребенок от простой теплой нежности.
— Хочу, — просипел Скорпиус, скосив глаза на румяные пончики, — Но мама не разрешает мне есть сладкое.
— Что, совсем не разрешает? — удивление Флоренс было почти неподдельным. Ладно, Астория трясется за каждый сантиметр на талии, но ребенок…
— Ну… — мальчик замялся, явно раздумывая, доверять ли семейные дела чужому человеку. Внимательно посмотрев в лицо Флоренс, он решил, что можно. — Только на день рождения. Мама говорит, что это вредно, и воспитанные юноши не едят сладкое. А папа молчит, хотя иногда дает шоколад… — тут Скорпиус осекся и испуганно вытаращил глаза. — Только вы никому не говорите! Если мама узнает, то очень-очень разозлится!
Ей захотелось закатить глаза. Великий Мерлин, до чего дошел маразм!.. Трудно представить, в какой концлагерь Гринграсс превратила свое семейное гнездышко…
— А хочешь, я открою тебе большой секрет? — Флоренс понизила голос и лукаво улыбнулась, сжимая ладошку мальчика. В глазах Скорпиуса зажегся огонек интереса, и он, подавшись вперед, активно закивал. — Когда твой папа был маленьким, он постоянно ел сладкое. Да-да! За слизеринским столом никогда не оставалось ни ягодного желе, ни мороженого, ни пудингов… Твой отец вместе с друзьями лопал все! Можешь спросить у него сам…
Лицо Скорпиуса озарила бледная улыбка, он оживился и, еще чуть-чуть посомневавшись, все-таки взял пончик. Через какое-то время он очень внимательно посмотрел на мягко улыбающуюся целительницу и посерьезнел.
— Вы ведь учились с моими родителями, да? Я вспомнил вас: у папы есть ваши колдографии. Только вы там немного другая, не знаю… — Скорпиус замялся и принялся с удвоенным усердием разглядывать лицо Флоренс, сияющее в полумраке лунной бледностью.
— Ну, думаю, на тех колдофото я немногим старше, чем ты сейчас, — улыбнулась молодая женщина, вытирая испачканные щеки младшего Малфоя салфеткой. — А теперь я уже взрослая, как и твои папа с мамой, дядя Блейз и дядя Теодор…
— А сколько вам лет? — полюбопытствовал Скорпиус.
— А твоя мама не говорила, что женщинам неприлично задавать такие вопросы? — приподняла бровь Флоренс.
— Постоянно говорила, — согласился мальчик. — Но вы ведь уже разрешили мне нарушить ее запрет, значит, можно еще один.
— Быстро схватываешь, — с усмешкой прокомментировала женщина, все-таки обнаружив сходство отца с сыном. — Мне уже тридцать шесть, юноша.
— О-о, да вы старая! — моментально выпалил Скорпиус, но, осознав, что сказал, даже не смутился.
Да, отцовская наглость в комплекте, вне всяких сомнений.
— Ну, знаешь ли, это уже безобразие!..
С этого момента началась дружба Скорпиуса Малфоя и Флоренс Уайлд. Он даже спустя многие годы продолжал видеть в ней образец женщины, она же в глубине души считала его своим сыном. Скорпиус рос, все больше избавляясь от аристократических глупостей, которыми забивала ему голову мать вкупе с многочисленной чистокровной родней. Он не играл в квиддич, не презирал маглорожденных и полукровок, громко смеялся, был дружелюбен со всеми, не посвящал многочисленные часы бессмысленной зубрежке, имел собственное мнение и не собирался работать в Министерстве. А еще он с каждым годом все сильнее привязывался к мадам Уайлд, школьной целительнице, и рассказывал ей то, что даже в мыслях не поверил бы родителям. Он часами просиживал в ее круглом уютном кабинете, заставленном горшками с буйно цветущими фиалками и с бесконечными книжными стеллажами на стенах, обсуждал и глупые мелочи, и действительно важные, серьезные вопросы, на которые неизменно получал ответы. Скорпиус рос, менялись вопросы, менялось мировоззрение, открывался свежий взгляд на мир, но росло неукоснительное доверие к благодушной, мудрой и смешливой женщине, которая никогда не осуждала и не порицала, лишь терпеливо выслушивала и поддерживала.