Выбрать главу

Маргерит многозначительно махнула рукой, что сразу же вызвало немую, но очень жесткую реакцию со стороны некоторых наших соседей… Я уже был на грани нервного срыва. Когда заходит речь об инцидентах в столице Алжира, я решаюсь выйти из-за общего стола, в какой-то мере потому, что я больше не могу дышать этим липким воздухом глупости, но еще и для того, чтобы показать, что я презираю то, что происходит в Алжире, и не интересуюсь тем, какие карты разыгрываются в Париже… В этот момент радио доносит до нас несколько фраз о манифестациях, «посвященных памяти трех славных французских солдат, трусливо… и т. д.»… Мы выходим… под гневными взглядами всех присутствующих.

Выйдя во двор, Жаки не в силах не думать о том, что сейчас говорит о нем эта группа военных: «ему плевать на убитых французских солдат», «да он вообще коммунист», «у него жена не француженка», «это еврей», «он читает Le Monde и L’Express», «жена у него переводит с русского»… Внезапно он, потеряв самообладание, начинает рыдать: «Меня сломила мысль о том, что эта банда идиотов, удобно расположившихся под защитой своей толстокожей чистой совести, непоколебимой и неприступной, может судить меня, называя „предателем“, одобряющим убийства и терроризм».

Чтобы получить хоть какую-то дополнительную информацию, Жаки и Маргерит включают «Радио-Алжир», которое они раньше считали честной станцией, но ее только что захватили путчисты. Ожидается сообщение от генерала Салана, но «после получаса ожиданий, заполненного расслабляющей музыкой, новый голос, торопливый, разгоряченный и глупый, чудовищно глупый», объявляет, что был сформирован Комитет общественного спасения под председательством Массю и что он берет в свои руки судьбу Алжира.

Во всем этом много путаницы, неопределенности касательно имен членов комитета, то и дело одних людей добавляют, других исключают. О Салане больше не говорится. Конечно, мы были крайне испуганы. Тон сообщений просто ужасен. Он позволял предполагать самое худшее: «погромы», охоту на «пораженцев», вторжение в Тунис и т. д. Мы всю ночь, чувствуя себя больными от тревоги и страха, провели за взвешиванием шансов государственного переворота, обдумыванием его возможных последствий, худших и лучших. О последних мы думали совершенно абстрактно, просто чтобы подбодрить самих себя и мечтая о перегруппировке левых сил во Франции, чистках в Алжире, скорых переговорах, смягчении позиции ФНО из-за правительства, которое оказалось способным на сопротивление и т. д.

Массю, приведенный к власти бунтовщиками, отправляет в Париж телеграмму с требованием создать «правительство общественного спасения, которое одно только может сохранить Алжир в качестве неотъемлемой части метрополии». Депутаты, не слишком обрадовавшиеся этому вторжению, ставят во главе правительства, как и предполагалось, Пьера Пфлимлина. Со столицей Алжира отношения разрываются. 14 мая в 5 часов утра Массю бросает новый клич: «Комитет общественного спасения просит генерала де Голля нарушить молчание и высказаться о создании правительства общественного спасения, которое одно в состоянии спасти Алжир от разрухи».

На следующий день после этих ужасных часов Жаки, заступая на свой школьный пост, успел немного успокоиться, что показывает продолжение его письма Бьянко:

Очень хорошая погода, и, как всегда в моей жизни, по утрам при свете солнца я не понимаю тревог ночи. Люди спокойны, левые перегруппируются, префекты-социалисты в Алжире будут стоять насмерть, «ультрас» от этого ослабеют и не будут больше запугивать правительство и министров Алжира, чем занимаются с б февраля. Фашизм не пройдет…

После обеда веду занятия. На втором уроке едва не упал в обморок. За весь день я не смог проглотить ни кусочка. Прошу у тебя прощения за эти гротескные подробности. Но никогда моя вера в демократию и страх за нее не казались настолько сильными, а опасность фашизма – столь близкой, конкретной, бесспорной. И все это тогда, когда я так одинок, без друзей, без возможности сбежать, солдат в исковерканной стране, которая – и это теперь хорошо понимаешь – никогда не знала демократии, у которой нет никакой традиции демократии, никакого ядра сопротивления диктатуре колонистов, опирающихся на армию…

Я совершенно растерян, ничем не могу заняться, солдат второго класса, потерянный в море злокозненного идиотизма, но как хотелось бы мне быть в Париже, пусть даже захваченном фашистами, на гражданке, с несколькими друзьями, имея возможность участвовать в сопротивлении, пусть и в скромной роли… Вот проклятье![210]

вернуться

210

Письмо Деррида Люсьену Бьянко, 14–29 мая 1958 г.