Напивался мой друг легко. Иногда даже раздражало: начнешь за коньяком с ним говорить о чем-нибудь интересном, или вискаря примешь с ним на грудь грамм по триста – и смотришь, он уже спит. А так, по трезвости, был славным собеседником. Другим все больше по фигу. Своя рубашка ближе к телу, да что там ближе – прилипла намертво, кроме анекдотов и баек, ничего воспринимать не способны.
…Садился в машину я с банальной мыслью, что люди тут у нас, да и в Европе, куда более одиноки, чем в Азии. И сам я, конечно, в этом смысле чистый европеец, настолько, насколько русский может быть европейцем, – и потому Игорев вопрос всю дорогу домой не шел у меня из головы.
Действительно, что я там увидел, в путешествии вокруг Каспия, что – за границами общих фраз и безумных легенд, за целым лесом сказок и прибауток, историй кровавых правителей, великих ученых, изысканных поэтов? Что, кроме скорости и раскаленного солнца?
Да и при чем тут «увидел»? Кем я там был, в этом азиатском пространстве? Гостем, современником, туристом, путешественником?
И опять в чем-то я даже позавидовал Семевскому. Когда он вернулся после своего знаменитого автопробега, полный впечатлений, с какими-то семенами, растениями, камнями, когда показывал их Вавилову, когда потом служил директором Репетекской опытно-пустынной станции, его, кажется, совершенно не интересовали все эти мифы, сказки, смутные предания. Он, как и другие люди той поры, все эти археологи, географы, геологи – Толстов, отец и сын Массоны, Маршак, Данов, – верили в преобразование забытого Богом края, в то, что они – участники большого исторического движения – дадут людям свободный выбор и достаток, пустят воду в пустыню, оживят безлюдные пространства, построят шахты и заводы…
Конечно, теперь мы знаем, чем обернулся их порыв, вся советская индустриализация. Знаем о судьбах заключенных, рывших руками Главный туркменский канал еще в 50-х годах, – лопат не хватало. Знаем о школьниках, изнывавших, как рабы, на хлопковых плантациях. Знаем о добыче урана на Учкудуке. Знаем об исходе русских из построенного их руками города Навои…
Но тогда, 80 лет назад, у этих людей, да, фанатиков, да, коммунистов, была мечта, и они не сомневались, зачем они пришли в Азию. Они хотели победить не только классовых врагов, басмачей, косность, старые порядки, – а автопробег Семевского был хорошо вооружен, никто еще не забыл о Гражданской войне, – они мечтали обуздать пустыню.
Не их вина, что пустыня вышла полной и несомненной победительницей в этой борьбе, только кое-где была превращена их усилиями в болото. Хуже то, что самих их больше нет, и дела их тоже нет. В Азии ни их потомков, ни следа от их надежд и планов. И только как знак безвозвратно отошедшей эпохи – могила Александра Данова на Большом Балхане.
Но, как бы то ни было, в свое время они были там на своем месте, а я? Просто прочитал о старом советском автопробеге и захотел проехать этот большой круг точно так же, как двумя годами раньше повторил пробег своего деда от Сахалина до Питера? Хищный пожиратель пространства, слуга своих желаний, научившийся легко прочерчивать по карте линию маршрута и проходить его на своем байке? Много это или мало? Неужели недостаточно для того, чтобы жизнь состоялась?
…Вернувшись домой, я долго курил в кресле у окна, перебирал разные эпизоды, как иногда перебирают фотографии, снова и снова думал о своем путешествии.
Вот, я прохожу узбекско-казахскую границу, вот мой случайный спутник Зафар мне рассказывает, как вывозят красивых девушек через Казахстан в Россию, вот плато Устюрт, вот первые наши попытки разобрать причудливые персидские цифры, вот крестьянин, который пытается нам продать в Тебризе яблоки и читает наизусть Руми…
Так за Каспием – на каждом километре сказка, когда страшная, когда чуднáя…
Теперь мне хотелось сказать себе: «все, приехали!», – разложить впечатления по ячейкам памяти и как-то действовать дальше. Неловко так долго зависать на дороге, которая уже позади.
II. Связующие звенья танца
…А ночью мне опять приснился Георгий Иванович. Я часто видел его во сне в юности, и тогда, перед самым стартом, в Астрахани, и потом, в последнюю ночь в Иране.
На сей раз Гурджиев был очень похож на свой знаменитый снимок с младенцем на руках. Такая же лысина, такие же пышные усы. Кажется, это таким он был еще до аварии, гораздо моложе того, который снился мне месяц назад…
– Смотри, – сказал он мне, – ты вот рассказывал сегодня опять о гробнице Тамерлана.
– Ну да, – ответил я. – А что мне было еще им рассказать, если они только этого и ждут.