Иль все окрестное есть притча и сравненье,
Прообраз нашего житья?
Иль это таинство созвучий сокровенных
В мир посвящения, в час сумерк вдохновенных
Чутьем души постигла я?…
Хананеянку напрасно хвалят за терпение. Разумеется, она слышала унизительные слова и отказы, но вряд ли придавала им значение; ведь и сердце свое она слышала, а оно чуяло совсем другое, и она знала: Господь здесь и Он поможет. Мироносицы никак не похожи на бесстрашных героинь, рискующих жизнью за прогрессивные идеи; факты говорили им то же, что и апостолам: совершилось самое страшное, Учитель умер на Кресте, значит, всё кончено. Но сердце повелевало приготовить ароматы и хоть и мертвому послужить Ему чем можно, при чем тут факты.
Так всегда: обладающие землею [83] руководствуются земным реализмом: пока не увижу, не поверю [84]; рассудок противится неочевидному, не доказанному, а интуиция не нуждается в аргументах, она действует как неизъяснимое знание, всплывающее из глубин памяти; святые отцы называли веру видением. «Потеряла женщина драхму и разыскивала ее со светильником [85]; если бы она не помнила о ней, она бы не нашла ее. И откуда бы она знала, найдя ее, что это та самая драхма, если бы она ее не помнила? [86]».
Под влиянием греческого богословия, тесно связанного с языческой философией, европейское мышление привыкло слишком много значения придавать уму и логике, отметая всё «бессловесное», бессознательное, инстинктивное. Однако в той же Древней Греции весьма ценились пифии и сивиллы; греки не сомневались, что женщина способна воспринять и понять нечто, не доступное мужскому мудрованию. В самом деле: Кальпурния умоляла Юлия Цезаря остаться дома, предчувствуя покушение на императора; мадам Ленорман предостерегала Наполеона от похода «на Север», пророчествуя гибель солдат в снегах, позорное отступление и свержение с трона; эрцгерцогиня Софи, пережив неизъяснимый ужас от явления «черных птиц», просила Франца-Фердинанда отменить поездку в Сараево; быть может, история пошла бы иным путем, прислушайся «великие» к голосам женщин, но со времен заклятия Кассандры женским предвидениям значения не придают, оценивая их разве что задним числом, как прорицания многими поминаемой Ванги.
Женский интеллект, сколько стоит белый свет, ценить не принято. В XVII веке имела хождение гравюра, на которой женщина изображена без головы, зато с прялкой, символом предназначенной ей роли: пряхами были мифологические Пенелопа, Ариадна, Арахна, парки; словом, «для женщин мудрости природа не имела» [87] (П. Ронсар).
Но никто никогда не оспаривал превосходства восприимчивого женского сердца. Между тем сердце неизменно признается средоточием всего главного в человеке. Египетские иероглифы изображали мысль в форме сердца. Индуистские мистики в сердце помещали дух человека, его истинное Я. Священное Писание и святые отцы единодушно видят в нем скрижаль, на которой Бог незримо пишет заповеди Своего закона [88], храмину, в которую вселяется Его любовь [89], орган, в котором рождается вера [90]. Библия приписывает сердцу все функции сознания: мышление, решение воли, ощущение, проявление любви, движение совести; сердце является центром жизни физической, душевной и духовной; оно есть центр во всех смыслах [91]. В сердце, говорит преподобный Исаак Сирин, находится устройство для душевного зрения.
Некоторые священники и богословы приходят к выводу, что поскольку в женщине преобладает сердце, в религиозном отношении именно она и есть сильный пол. Она, и не имея еще сознательной веры, чувствует невыразимое, воспринимает влияние иной реальности, веяние вечности, не подчиненной законам, логике и здравому смыслу. Мужественность воинственна, направлена на овладение, приобретение, т.е. на достижение самодостаточности, в то время как непоследовательная женственность, лишенная надежды осуществить свои идеалы по эту сторону мира, открыта для Бога и всего ожидает от Его любви и благодати [92].
Е.Л. рассказывала, как в детстве однажды проснулась от леденящей мысли о смерти. С годами забылись подробности; помню только, говорила она, что к рассвету той долгой ночи я точно знала… ну не то что не умру, а быть не перестану… и этого хватило на много лет, чтоб не отчаяться, то есть не усомниться в целесообразности бытия с его неразрешимыми вопросами. Она же решительно утверждала: атеиста я знала, одного, атеистки – ни одной.
[83] Быт. 1, 28.
[84] Ин. 20, 25.
[85] Лк. 15, 8