Возвращаясь из Крыма, Н. оказалась в купе с обаятельной девушкой, студенткой; обе мгновенно прониклись взаимной симпатией, сообразили совместный ужин. Н. перекрестилась перед едой… и вдруг милая курносая мордашка неприязненно вытянулась: «Вы верующая?!».
Дело объяснилось: ее старшая сестра несколько лет назад крестилась.
«Религия делает людей черствыми, – жарко уверяла девчушка, – вообще лишает их человеческого облика! Сидит целый день, закупорившись в душной комнате, и нависает над нами со своим молитвенником, как паук… Слезами исходила по Сербии, голодала из-за какого-то храма, ездит к многодетным, всем бросается помогать… Но я всё время знаю, чувствую как постоянный упрек: сама она всех несчастней! спит на досках, лишила себя любимого театра, само собой, кино и телевизора, не ест мяса, молока, яиц; прямо чувствую: душа её иссохла от обиды на весь мир за то что он не такой, как надо ей и ее Богу, ну и мы виноваты, мы тоже не такие! У-у, эти похоронные вздохи на меня глядя, молчание, полное порицания, хлопанье дверью, если включаем музыку; дышимтолько когда ее нет, хоть бы в монастырь что ли ушла. Ненавижу! Ой, не её, а то, что сделало её пугалом для всех!»…
Мрачное мировоззрение, грустно признать, совсем не редкость для нынешних православных. Вера становится тяжким бременем, поводом к самоистязанию, сплошным запретом: нельзя почитать «светскую» книгу, поужинать в ресторане, посмотреть зловредный телевизор. Часто жесткий аскетизм руководствуется подсознательным вполне языческим страхом: за всё надо платить, радость непременно обернется несчастьем, боженька накажет. Подросток устал за уроками, хочет погулять, а мама назидает: «в Евангелии не сказано, что нам положено отдыхать». Дочка просит красивое платье, а мама покупает нечто серо-бурое: «нам не пристало выделяться». Малышка тянется к мороженому, а папа: «нельзя, незачем гортанобесие развивать!».
А «церковные бабки»! Чистая публика неизменно предъявляет их как безотказный аргумент, мотивируя свое пребывание вне Церкви. Этот контингент хорошо известен; в прежние времена, когда храмов было мало, они преодолевали тесноту с помощью иголочки: тык направо, тык налево, и все расступаются, освобождая ей законное намоленное место. А уж «хозяйки», то есть церковницы, те, которые в штате!
«Смотрю я, Катя, – заглядывает она за киот, а Катя уже бледнеет, – не любишь ты Матерь Божию!». Это она пыль где-то там нашла, а Катя вся съеживается, но ничего, потом отыграется на Зине. Они, не отдавая в том себе отчета, прекрасно знают, чего хотят и к чему стремятся, но на языке неизменно благочестивая патока: «спаси Господи», «мир вашему дому», «ангела за трапезой», «оставайтесь с Богом»; на простой вопрос «придешь ли завтра» закатят глаза: «как Господь управит».
Ревностны они, всё «исполняют», по тыще поклонов кладут, все молебны отстоят, все акафисты знают и какому святому о чем молиться: от головы Иван-Крестителю, от покражи Иван-Воину, от зубов Антипе, а уж земелька с Матренушкиной могилки от всего помогает, и если соседям или сослуживцам на столы по чуть подсыпать, они болеть начнут и от тебя отстанут.
В одном чеховском рассказе умирающий в степи казак просит у проезжих, супругов, возвращающихся с пасхальной службы, кусочек кулича, но жена отказывает, потому что «грех свяченую паску кромсать».А в повести Марко Вовчка помещица по обету неугасимую свечу пред иконами жгла, а если она гасла по недосмотру дворовой девчонки, приставленной караулить огонь, последнюю нещадно пороли, потому как препятствует барыниной набожности.
Каждый осудит такое «христианство», и нельзя вроде не осудить. Однако погодим бросать камни, подумаем сначала, отчего подобное смещение приключается; не общая ли тут наша беда. Душа взыскует горнего, а дольнее ополчается, имея союзником мою же плоть и кровь, и неодолим соблазн примирить одно с другим, укоротить необъятное, вырвать из него доступные собственной нищете частности и в «исполнении» их находить искомое удовлетворение.
Трепеща и робея в преддверии мантийного пострига, инокиня И. неутешно плакала, не находя в себе ничего достойного Отчих объятий, а старушка монахиня Л. уговаривала: «Ну чё ты, чё ты? ничё страшного: правило читать один час занимает, а на службу-то всяко приходится ходить».