Если же чада все-таки устремляются в монастырь, подданства, так сказать, они не меняют, и держись, игуменья! «Почему ты жуешь все время?» – «Нам батюшка благословляет… Чтоб не унывать.» – «Отчего же ты непрерывно унываешь?» – «Я только батюшке могу это сказать!» – и надменный взгляд, и дерг плечиком, и увлажнились глазки. В наши дни, когда в монастырях трапезуют до четырех раз в день, любвеобильный батюшка подражает преподобному Серафиму, оделявшему голодных дивеевских сестер знаменитыми ржаными сухариками, погрызть и заморить червячка.
Наговаривают сумасшедшие деньги, изливая жалобы и выслушивая наставления батюшки по телефону, воруют из церковных кружек, чтоб купить батюшке подарок, инсценируют тяжелый недуг, чтобы попасть в больницу, а оттуда сбежать, конечно, к батюшке, он-то поймет, пожалеет и образ его еще ярче засияет на фоне монастыря-освенцима.
«Охранитесь от пристрастия к наставникам», – призывает святитель Игнатий. Легко сказать, но как последовать его словам? Может быть, единственное радикальное средство – спастись бегством?
«Ничего не помогает», – грустно усмехается Т. – даже когда сознаешь. Меня к нему старец благословил в Лавре, тем и оправдывалась. Ну, стала замечать, что нравится исповедоваться, что ищу его глазами все время, что интересничаю, даже стараюсь ничего такого не делать, о чем стыдно ему рассказать. Молилась… ух, молилась! Состояние такое бывало… возвышенное, теперь только, спустя годы, понимаю: ведь и молилась не Богу, а для него».
Ох, как похожи мы на чеховскую Душечку: жила с лесоторговцем – снились горы досок, вышла за ветеринара – увлеклась ветеринарией. М.Т. однажды ясно поняла, что духовник стал стеной между ею и Богом и придется заклать эту привязанность, как Авраам Исаака. Но тянула и тянула, пока Господь Сам всё не устроил: перевели его.
Когда, при большевиках, посадили ее духовника, Л. впала в тоску и отчаяние: «Ну, будто карабкалась по лестнице, прислоненной к стене, а стена рухнула». Но задумалась, почему так попущено, и поняла, и не искала с тех пор земной опоры, и всем советовала выбирать священника попроще, но добросовестного, который примет исповедь и разрешит от грехов, а ожидать большего нечестно пред Богом.
Разбойник в доме
Пересмотрите все мое добро,
Скажите – или я ослепла?
Где золото мое? Где серебро?
В моей руке – лишь горстка пепла!
На заре перестройки в популярном толстом журнале напечатали повесть из церковной жизни: весьма развитая героиня постарше бальзаковского, но еще цветущего возраста, находясь в религиозном поиске, посещает мужской монастырь, где вроде занимается чем в монастыре положено: выстаивает богослужения, читает духовные книги, любуется природой. Но в конце игумен, к которому она часто обращается с богословскими вопросами, сурово просит ее покинуть обитель. Всё на полутонах и намеках, однако ясно, что несчастный монах влюбился в прекрасную во всех отношениях даму, то бишь паломницу, от лица которой ведется рассказ.
В те же годы появилась замечательная повесть Олеси Николаевой, «Инвалид детства»: примерно того же возраста особа приезжает в мужской монастырь вызволять из пут мракобесов сына-подростка; религиозных запросов у нее пока нет, поэтому в общении с кем бы то ни было она автоматически пускает в ход женские чары, без определенной цели, просто «сводить с ума» ее привычка, ставшая второй натурой. В среде «некультурных» верующих обычная для нее манера поведения выглядит диковато, и она интуитивно сознает, что получается как-то смешно и невпопад. Ну а придет в Церковь? Не превратится ли в богомолку из первой повести, применяющую те же тривиальные приемы, но более изощренно и тонко?
Для грехов этого ряда мы знаем название «блудная брань», «блудные помыслы» и, когда они бушуют в нас, то, само собой, исповедуемся, а также применяем молебны мученикам Моисею Угрину и Фомаиде, однако вряд ли хорошо понимаем, сколь неистребимы вирусы этой мерзости, живущие в нас, по удостоверению патериков, до самой смерти. С детства они всеиваются со страниц, сцен и экранов и пышно процветают в душе, обреченной, ради материнства, на влечение к мужу; «Из ребра твоего сотворенная, / Как могу я тебя не любить?» (А. Ахматова).