Так сознаем ли мы, к чему призваны? Нам предстоит, независимо от семейного и социального положения, осуществить в совершенной полноте божественный дар материнства, жалея, воспитывая, баюкая, вразумляя и терпеливо доводя до Отчего дома всех детей Божиих, ближних и дальних, всех, кого Промысл втягивает в орбиту нашего бытия, и тем самым служа долгу перед Богом, перед собственной личностью, перед отечеством, перед человечеством наконец. Столь ответственная роль предполагает необходимую власть в своей семье или там, где ты поставлена; требует вдумчивости, сосредоточенности, собранности. Будем дорожить господством на том пространстве, которым обладаем: дома, на работе, в качестве сестры, жены, матери вынянчивая в братьях, мужьях и сыновьях высокие стремленья, правильность и спасительность которых испытана всей историей человеческого рода.
Но как же похищенные крылья, сказочный символ нашей свободы, таланта, творческого полета? Очевидно, с ними приходится поступать, как поступали испокон веку: приносить в жертву. Императив этот трудно воспринимается в наши дни, когда даже невинный младенец, только начинающий познавать мир, избирает из океана звуков для первого лепета не какие-нибудь иные слова, а «мне», «моё», «дай». Впрочем, и веком раньше одна матушка, жена священника, в беседе с духовником трепыхалась: «Жить для других?! Но почему?». «Потому, детынька, – кротко отвечал он, а это был преподобный Алексий Зосимовский, – что только так ты найдешь покой». Покой на языке святых означает довольство совести, когда в исполнении Божьего закона обретаешь твердую почву под ногами, ясный смысл бытия и наслаждение жить правильно.
Женственность рифмуется с жертвенностью; ей свойственно отдавать все силы объекту любви; если бы не сдерживающее присутствие женщины, мир давно бы погиб под собственными ударами, даже обладай мужчина способностью вынашивать детей, как сегодня уже предлагают некоторые генные инженеры [179]. Сожалеть ли о похищенных крыльях? Да ладно; быть может, в вечности, по свершении земного пути Господь их возвратит, у Него ничего не пропадает.
Дж. Мильтон в «Потерянном рае» излагает любопытную версию одного из событий при создании мира. Когда только что сотворенная Ева, пробудившись к жизни, направлялась к Адаму, на пути ей встретилось тихое озеро; склонившись над его зеркальной гладью, она увидела прекрасное отражение и, в восхищении от собственного облика, не могла, не хотела оторваться, пока не отрезвил ее голос Бога:
То есть человеческий род начался с некоторого жертвоприношения; Еве пришлось выбирать: жить ради себя, любуясь собой и наслаждаясь идеальной гармонией – или пойти за «Вождем незримым» и стать матерью человечества. Заметим кстати, встретив Адама, мильтоновская Ева отпрянула в первый момент, ибо он, при всей привлекательности, не мог сравниться в нежности и совершенстве с отражением на поверхности воды.
К мужу влечение твое…
…Как вдруг незримая чужая сила
Меня, рванув, за волосы схватила
И стала гнуть: «Смирись, не прекословь»!
«Ты – Смерть?» – изнемогая, я спросила.
Но голос отвечал: «Не Смерть, – Любовь».
Одинокая женщина, даже с ребенком, явление столь же безрадостное, сколь и распространенное. Социологические опросы во всех странах показывают: только семейные довольны, без мужа (жены) счастья быть не может. «К мужу влечение твое»: библейский приговор опровергнуть невозможно; Марк Твен в остроумном «дневнике Евы» приписывает ей примерно такие рассуждения: когда я спрашиваю себя, почему я люблю его, мне ясно, что я этого не понимаю; он не слишком сообразителен, не так уж деликатен, заботлив и чуток, совсем не трудолюбив и не благороден: он выдал меня; но я его не виню, это свойство его пола; очевидно, я люблю его потому что он мой и потому что он мужчина.