А вспомнить подруг великих творцов; о них мало что известно, кого они интересуют; однако с уверенностью можно констатировать, что большинство их сознательно принесли себя в жертву; «бывают жены типа «верного», особенного, самоотверженные «служительницы гения», видящие только его, любящие до конца, прощающие, даже впредь простившие – всё», рассуждала Зинаида Гиппиус на примере спутницы поэта В.Я. Брюсова. Однажды жена Горького спросила Веру Николаевну Бунину: «Сколько лет вы служите Ивану Алексеевичу?».
Супруга одного классика советской литературы, смеясь, рассказывала, как, закончив уборку на даче, она ходила с веником за мужем, который поднимался по лестнице на второй этаж, стругая на ходу палку, и подметала за ним, подметала… Он говорил о своей безумной любви, грозился убить любого, кто ее обидит, но всегда забывал день ее рождения. Прославлены недостижимо идеальные Беатриче, Лаура, «смуглая леди сонетов», «гений чистой красоты», а жен никто не знает, их не записывают в соавторы и редко воспевают, но, возможно, число гениев поубавилось бы, не дай им Господь в подпорки отважных, смиренных, терпеливых женщин.
Книга, объединившая не богатое литературное наследие Лидии Бердяевой, удачно названа «Профессия – жена философа». Как-то, записала она в дневнике, Николай Александрович сильно нервничал, оттого что ввиду ее болезни ему пришлось самому покупать продукты: «трудно этим заниматься, когда голова сейчас вся занята критикой Канта». Ни при какой погоде невозможно вообразить подобное из уст женщины; она приходит защищать докторскую, пропахнув жареной картошкой, потому что готовила диссертацию и обед на кухне, одновременно; а кандидатская ассоциируется у нее с паром кипятящихся пеленок, песком в глазах от недосыпа и плачем прихворнувшего младенца.
Как больно задевали Софью Андреевну Толстую рассуждения о гениях, нуждающихся больше в общении с древними философами, чем с живыми членами своей семьи. «Гению надо создать мирную, веселую, удобную обстановку, гения надо накормить, умыть, одеть, надо переписать его произведения бессчетное число раз, надо его любить, не дать поводов к ревности, чтоб он был спокоен, надо вскормить и воспитать бесчисленных детей, которых гений родит, но с которыми ему возиться скучно и нет времени, так как ему надо общаться с Эпиктетами, Сократами, Буддами… И когда близкие домашнего очага, отдав молодость, силы, красоту – все на служение этих гениев, тогда их упрекают, что они не довольно понимали гениев, а сами гении и спасибо никогда не скажут, что им принесли в жертву не только свою молодую, чистую жизнь материальную, но атрофировали и все душевные и умственные способности, которые не могли ни развиваться, ни питаться за неимением досуга, спокойствия и сил (курсив С.А. Толстой) [185].
Л.Н. Толстой, высокомерно отрицавший «удивительную глупость, которая называется «правами женщин», мог себе позволить эффектно отказаться от имущества, потому что всем в доме управляла Софья Андреевна; она же издавала его сочинения и, разумеется, брала за них деньги, без которых графу не подали бы на обед даже пресловутых рисовых котлеток. Хваленый знаток психологии, он изрек о Наташе Ростовой: «она не удостоивает бытьумной»,и восторженные почитатели распространяют эту унизительную характеристику чуть ли не на каждую из посвятивших себя семье и детям. Какая слепота! Она, совсем напротив, весьма удостоивает, она удостоивает не быть умной, да еще с такой изощренной тонкостью, что самовлюбленный граф, всю жизнь носимый на руках преданными женщинами, никогда не получил повода о том догадаться. Хотя, может, случайно прозревал иногда истину и именно тогда рвал и метал и уходил из дому?
Один пример из не столь уж давних времен: Н.А. Заболоцкий в молодости по всякому поводу яростно бранил женщин, поддерживаемый компанией других знаменитых поэтов; с женой был холоден и строг. Но грянул гром, в 1938 году Заболоцкого посадили, Екатерина Васильевна осталась с двумя малышами и «спокойно, с чисто женским умением переносить боль, взвалила на плечи то, что послала жизнь». Когда Николая Алексеевича в 1944 году освободили из лагеря, она с детьми приехала к нему в ссылку, в Кулунду, и он уже не снисходил к ней, а вел себя «так, будто и она гений». Вскоре он написал стихотворение, в котором всё сказано [186].