Рождество Богородицы предвозвещает и Рождество Христово, и Его Воскресение,— неустанно твердит автор канона, подчеркивая, что именно в этот день «Ева разрешается осуждения» (то есть снимается лежащее на женском роде проклятие), а Адам освобождается «древния клятвы» (хотя иконография именно за Пасхой издревле закрепила это их освобождение от уз ада, поскольку новым Адамом и, соответственно, новой Евой становятся Иоаким и Анна — прежде чем стать ими Иисусу и Марии. Что и понятно: проклятие греха уже разрушено Иоакимом и Анной как богородителями). Рождеством Богородицы таинственно разрушается та ощутимая и страшная граница, что отделяла (и продолжает отделять) бесплодных и многоплодных, потому что первым подается «надежда паче надежды», а перед вторыми ставится вопрос о богоподражательном воспитании их детей, потому что в противном смысле рожденные к жизни дети так и остаются мертвой, ни к чему не пригодной плотью. Что и засвидетельствовано «кир Андреем», написавшим: «Неплоды и матери ликуйте, дерзайте и играйте безчадныя: безчадна бо неплоды Богородицу прозябает, яже избавит от болезней Еву, и клятвы Адама».
Основной мысли автора о парадоксальной чудесности рождения младенца от неплодных родителей посвящен и ирмос седьмой песни его канона. Сюжет этого ирмоса, традиционно связанный с чудесным избавлением отроков из зажженной халдеями вавилонской печи, с необыкновенным изяществом приспосабливается к праздничному сюжету, в соответствии с которым чудесно зачатой Богородице предстояло, в свою очередь, зачать чудесным образом и Самой, став, следовательно, живым воплощением богоноснои плоти, не сгорающей в огне мира сего. Вот как звучит этот ирмос: «Купина в горе огнеопальная, и росоносная пещь халдейская, яве предписа Тя, Богоневесто, Божественный бо Невещественный в вещественном чреве, Огнь неопально прияла еси». («Твоими прообразами, Богоневесто, были неопалимая купина и разожженная халдеями печь, орошенная пролившейся с неба водой, ибо Ты носила в Своем чреве невещественный, неопаляющий Огонь — то есть Христа».)
Рождество Богородицы с Рождеством Христовым соединено в сознании автора столь прочной ассоциативной связью, что, начав говорить о первом из этих священных событий, он тотчас же переходит ко второму, каковое, в свою очередь, тесно сопрягается и с обстоятельствами Воскресения Христова: если Господь, восстав от мертвых и покинув погребальную пещеру, не сдвинул при этом заслонявшего ее камня, то Его Пречистая Родительница, приняв в свою утробу, как в пещеру, Богомладенца, сохранила закрывающий эту «пещеру» «камень» свидетельства девственности. («От Тебе бо камень отсечеся не руками мужескими»,— целомудренно обыгрывает эту мысль гимнограф.)
Подчеркивая вселенский, всекосмический смысл Рождества Богородицы, «кир Андрей» настаивает, что Творец неба и земли Сам был рожден «землей» женской утробы, которая, следовательно, вместив Творца, вместила и все Его творение. Под эту мысль «подстроен» и ирмос восьмой песни канона, где Бог прославляется как Вседержитель — от первых дней творений до его «последних времен», началом которых стало Рождество Богородицы: «Покрывали водами превыспренняя Своя, полагали морю предел песок, Тя поет солнце, Тя славит луна, Тебе приносит песнь вся тварь…» В этой же песне Богородица уподобляется «чертогу», то есть некоему помещению, выход из которого ведет к дарованному Христом бессмертию, а вход чудесным образом «запечатлен», и никому так и не постичь, каким же образом Дева могла родить без мужа. («Приидите вси узрим чертог мал, иже от двери утробныя исход имущ, вход же не ведущ общения: Единый Бог Зиждитель сею пройде стезею странною».)
Верный своему желанию в Рождестве Богородицы предвидеть и Рождество Христово, песнописец, завершая свой канон, призывает поклоняться пеленам Богородицы. Тем пеленам, которыми было повито Ее тело при рождении. Тем пеленам, которыми Сама Она повила родившегося в Вифлееме Богомладенца. И, наконец, тем пеленам, которые увидели открывшие Ее собственную погребальную пещеру апостолы, воочию убедившись, что «странным образом» рожденная, «странным образом» родившая, должна странным же образом отойти и в мир иной, оставив нам лишь право изумляться, в благоговении восхваляя