Чаликов удивительным образом стоял на своем и неожиданно для меня прямо перешел в наступление. Он заговорил так:
– А когда музыкант тратил много лет, чтобы производить свой бескорыстный эффект, разве это не значит, что ему приходилось очень много трудиться, во многом себе отказывать, преодолевать все неимоверные трудности музыкального обучения и вообще вариться в самой корыстной гуще жизни, чтобы достигнуть возможности создавать бескорыстный эффект своим музыкальным исполнительством. А разве эти люди на концерте не перестали быть людьми в житейском смысле слова, разве они не отошли от забот жизни только в эти моменты слушания музыки? Разве они…
Но тут я уже перебил Чаликова и заговорил тоже не без запальчивости:
– Как? Значит, по-твоему, художественное бескорыстие совсем безжизненно, никак не влияет на жизнь, никак не преображает нашу жизнь и не создает для нас светлого и легкого настроения, которое нас делает бодрыми в жизни, помогает переносить бытовую дребедень, делает нас здоровыми, крепкими и счастливыми? Ведь художественное бескорыстие делает нас…
Тут опять Чаликов расхорохорился и перебил мою фразу:
– Но ведь это же и значит, что художественное бескорыстие вовсе не есть бескорыстие. Это же и значит, что оно корыстным образом влияет на нашу жизнь. Согласен: корыстолюбие здесь более тонкое. Но раз дело касается жизни и говорится о художественном бескорыстии, то ясно, что это вовсе не бескорыстие. Все равно это есть то или иное воздействие на жизнь, а значит, и корысть, пусть хотя бы и не обывательская.
– Ладно, – сказал я ради успокоения. – Хорошо. Но почему ты придрался к бескорыстию? Ведь вопрос у нас ставился о том, что значит дело делать. При чем тут бескорыстие?
– А при том, – сказал Чаликов, – что для делания дела бескорыстие, конечно, необходимо, но, как мне кажется, его совершенно недостаточно. Если я водопроводчик, то, конечно, должен уметь делать свое дело хорошо и иметь желание делать его хорошо. Чистая раковина – это для меня в данном случае моя бескорыстная цель. Но можно ли отсюда сделать вывод, что прочищать раковины – это и значит дело делать? Я бы сказал, что бескорыстие в этом случае, скорее, что-то отрицательное, нехарактерное и ненужное. Прочищая раковины, я должен при этом иметь, так сказать, какое-то настроение, что-то скрытое, но ярко ощущаемое. А как ответить на все эти вопросы – вот этого-то я и не могу понять. О бескорыстии кончим. Если сводить все на бескорыстие, то от него до тунеядства один шаг. То и другое не значит дело делать, а значит, скорее, только бездельничать или стремиться к безделью.
– Ладно, – сказал я. – Кончено. Договорились. Теперь я тебя спрошу вот о чем. Ты человек, как я вижу, деловой, и всякая анархия тебе чужда. Но ведь, чтобы не было анархии, нужен порядок. А чтобы был порядок, для этого должны быть принципы и то, что подчиняется этим принципам. Другими словами, дело делать – не значит ли это точно исполнять распоряжения вышестоящего руководителя, который по самой своей сущности как раз и должен устанавливать порядок?
– Хе, хе, хе, – ехидно заскулил Чаликов. – Эта шутка еще забористее всякого бескорыстия будет.
– Ну вот, опять о бескорыстии. При чем тут бескорыстие?
– Но разве вы не понимаете, что, подобно бескорыстию, исполнение требований конечно же необходимо, но одного исполнения тоже ведь мало, если ставить своей целью дело делать.
– Но тогда так и скажи, что во всем нужна мера, и ты напрасно захихикал.
– Я захихикал потому, что вспомнил чеховского человека в футляре.
– Ну и нашел же что вспоминать, – сказал я. – При чем тут чеховский Беликов?
– Но ведь Беликов тоже только и делал, что исполнял приказы. И у него тоже ведь был свой принцип – «как бы чего не вышло».
– Следовательно, ты хочешь сказать, – заговорил я, понявши, в чем дело, – что как от бескорыстия до тунеядства один шаг, так и от угодливого исполнения приказаний тоже один шаг до человека в футляре. Но знаешь что? Мы с тобой все время топчемся на одном и том же месте. Это не так, а вот это тоже не так, а вот это третье – опять не туда. Все это только подходы к дому. Но не пора ли войти в самый дом?
– Конечно, все это только подходы. Но удивительным образом почему-то все-таки никак не удается открыть дверь и войти в дом.
Тут я догадался, куда метит Чаликов, и уже безбоязненно заговорил на темы, которые раньше избегал затрагивать.
– Все это от нашей узости, – заговорил я более уверенным тоном. – Мы с тобой захотели определить, что такое дело делать. А оказалось, что дело делать – это вовсе не значит пользоваться житейскими понятиями, хотя бы и нужными, хотя бы и трижды необходимыми, хотя бы и четырежды полезными и деловыми. Надо выйти за пределы обыденщины, и это нужно делать для осмысления самой же обыденщины. Конечно, дело делать должно быть нашей обыденщиной. Но только ли ею?