«Да не одна, а с поклонником! — шепнул ей внутренний насмешливый голос. — Бросила мужа и ребенка с собой увезла».
«Совсем не так! — возразила Варя, недовольная упреком совести. — Он сам ушел от меня».
«А почему ушел? Не потому ли, что ты оскорбила его? Что он сделал плохого тебе и твоему ребенку?»
«Другую полюбил».
«Откуда такое известно? Ведь он не ушел к ней. А ты потянулась к Логунову. Ты увлеклась им, и опять из одного упрямства: потому, что он перестал обращать на тебя внимание. Чем же ты лучше взбалмошной Раечки Злобиной?»
Такое сравнение совсем не понравилось Варе. Она и Раечка! Что общего! Однако веревочка продолжала плестись и узлы стягивались все туже.
Раечка грызла Леонида, поддавшись чувству дикой ревности, а скорее из боязни утратить домашний уют, и ради этого сама сварливо растрепала все гнездо и вытолкнула из него не только затравленного отца, но и своих еще не оперившихся птенцов чуть не выбросила.
«А у меня? Чем я оттолкнула Ивана Ивановича? Мне казалось, я по-дружески должна была предостеречь его от ошибок. Но разве молено «по-дружески» так мучить человека? Значит, не дружба говорила во мне! Желание работать вместе? Слишком эгоистично! Просто бабье упрямство? Но это мелко и глупо. Что же толкало, подстрекало меня к ссорам? Неужели я, как Егоровна, старалась свернуть родного человека с опасного пути из одной боязни за его благополучие! Ведь не зря старуха сказала: люди горами двигают, не возле материнской юбки сидя».
Варя вскочила с дивана, на котором уложила Мишутку, словно в лихорадке прошлась по комнате.
Только теперь с ужасающей обнаженностью представилось ей все, что она натворила. Ведь она своими руками убила большое, доброе, прекрасное чувство. Вот Иван Иванович готовился оперировать Полозову. Собрался с силами. Шутит, смеется, даже идет на примирение с женой после тяжкой ссоры из-за Наташи. А она, упрямая, опять его ударила. Перед такой сложной, ответственной операцией расстроила. И ведь из жалости, из боязни за него! Значит, верно, что женская жалость иногда хуже камня на шее! То-то он и сбежал тогда к Решетовым!
«Что же он думал обо мне в тот вечер? — со стыдом и тоской спросила себя Варя. — Недаром он и на дачу не приехал. Пошел с Алешей музыку слушать, потому что противно было видеть меня после всех моих разговорчиков. А когда приехал на дачу и еще раз попытался восстановить отношения, я опять ему наговорила невесть что! И лгуном обозвала, и за свою будто бы несчастную жизнь укоряла. Да что же это такое? За Наташу-то как оскорбила. И Коробова предупреждала, и Логунову жаловалась… А вторая операция прошла успешно, и Наташа теперь здоровая, {веселая! В чем же ты обвиняла своего Ивана Ивановича? Теперь уже не твоего! Разлюбил! И поделом разлюбил!»
Варя остановилась у окна, посмотрела в прогалинку среди морозного узора на тусклую синеву сугробов: зимний день угасал, солнце уже ушло с потускневшего неба. Чужие, грязные сумерки опускались над прииском, и так же тоскливо, серо, сумеречно было на душе Вари. Ей вспомнилась весна в Москве, радость после сдачи экзаменов и то, как у нее от полноты души вырвалось: «Неужели это я?»
— Ой! Неужели и это я? — прошептала Варя, в отчаянии схватившись за голову. — Если бы можно было вернуть обратно ту прежнюю веру, ту любовь, ту великую надежду, пешком пошла бы в Москву.
Но зачем так долго идти? Завтра, нет, сегодня же она сядет с Мишуткой в поезд и помчится домой. Ну, а дальше? С какими глазами она придет к Аржанову? Что он скажет ей? Гонялась за другим, а тот не принял, и ты теперь вернулась ко мне?
«Нет, он никогда так не скажет, — надрывно подумала Варя. — Ему и мысли такой не придет! Это в твою ветреную голову взбредали разные глупости».
— Что с тобой? На тебе лица нет! — сказала Наташа, войдя в комнату.
— Я, кажется, с ума сойду! — Варя снова заходила по комнате, до боли стискивая пальцы маленьких рук, точно хотела этим заглушить, превозмочь душевную боль. — Наташенька, милая, если бы ты знала!
— Что? Ну, скажи! — Наташа поймала подругу за локоть, насильно повернув к себе, близко заглянула в глубину ее глаз: — О чем ты?
— Невозможно рассказать! Стыдно и тяжело до ужаса.
— С Платоном не поладили? Да ведь он так любит тебя!
Варя вырвалась; даже губы у нее побелели, точно по ним мелом провели.
— Еще и Платон!
Наташа всмотрелась в осунувшееся лицо Вари:
— Обратно рванулась?! Как Мишутка, да? Ах вы, мои чудаки! — Наташа взглянула в окно, прислушалась. — Кто-то идет… Это, наверно, Платон.
— Я не хочу видеть его! — Варя на ходу сорвала с вешалки шубу и шапочку и выскочила на улицу через кухню.