Морозный воздух обжег ее лицо, и она побежала по дорожке, глубоко и часто дыша.
«Куда я бегу? — подумала она, задохнувшись, и остановилась далеко за поселком. — Разве от себя можно убежать?»
За черными горами тлел багровый закат. День, тускнея, уходил к Уралу, к Москве… От меркнувших на снегу отсветов, от медленного погружения в темноту величавой горной панорамы все холоднее и тоскливее делалось на сердце Вари, тоже рвавшейся туда, на запад. Тысячи километров отделяли ее от дорогого человека. Но если бы только это! Теперь и рядом они были бы так же далеки! А какая красивая, какая полная складывалась у них жизнь! Но все рухнуло.
— Зачем я терзала его? — спросила Варя одинокую ель, широко раскинувшую мощные ветви над голой лощиной. — Ведь роднее, дороже его у меня никого не было! Никто из людей не сделал мне столько добра, но и не доставил таких страданий. Как это примирить? Нелепо, непоправимо! И непоправимо не потому, что Лариса встретилась снова. В этом невозможно осудить Ивана Ивановича: мне так хорошо с ним было, когда все у нас ладилось! Но лада-то, лада-то не стало! — И Варя заплакала навзрыд, охватив видавшую виды ель за корявую шею.
Закат остывал. Телеграфные столбы шагали к нему по снежным просторам. Они несли туго натянутые гудящие струны проводов. Точно кровь по жилам, текли по этим проводам людские чувства и стремления. Они неслись со сказочной быстротой через большие и малые реки, через каменные громады гор и бескрайние заснеженные степи, а за ними, теряясь в сизых сумерках, бежали медные отзвуки металла, одухотворенного человеческим дерзанием.
Варя слушала этот звон и впервые с такой силой перед лицом суровой природы ощутила в себе человека. Ведь ей дано не только покорить эту дикую природу, но дано и справиться со своими слабостями и страданиями. И порукой тому был завтрашний день всей ее страны.
1954–1958 гг.