— Дай я сам надену. — Иван Иванович отстегнул крошечный замок, надел браслет на гладкую руку Вари и застегнул его с ловкостью заправского ювелира. — Нравится?
Она молча глядела на мужа и улыбалась.
— Да ты посмотри! — настаивал он, почти обиженный. — Мы втроем объездили несколько магазинов и никак не могли решить, что взять.
— Замечательно! Спасибо, родной мой! — Варя подняла руку и залюбовалась украшением, сверкавшим на ее руке. «Но ведь это очень дорого, — подумала она. — Наверно, все сбережения истратил».
Очень мило! — заметила Раечка, уже успевшая отмыть свои пальчики. — Вставка из бирюзы прелестна. Русский народ всегда любил бирюзу: голубой цвет означает верность.
Богатая вещь! — похвалила Галина Остаповна.
— Это я пите тюпил! — похвастался Мишутка, искательно заглядывая в глаза матери.
— Не ври, хлопушка! — сказал Иван Иванович, и друзья засмеялись.
«Ой, как хорошо! Как радостно! — подумала Варя, спеша на кухню. — И как это красиво! — Она снова полюбовалась подарком. — Бирюза. Голубой цвет — верность. Да, верность на всю жизнь!»
31
— Выпьем за нового глазного врача! — Решетов высоко поднял рюмку. — Я сегодня пить не могу: в девять часов у меня срочная операция, но ради такого торжественного случая… Теперь держитесь, Варя. Не ударьте в грязь лицом.
— Лицом нельзя ударить, надо тулатом! — поправил Мишутка, показав пухлый кулачок.
— Ох, уж ты! — Варя пристегнула фартучек на груди сына и тоже подняла рюмку.
— Куда получили назначение? — спросил Злобин, смирно сидевший возле своей малютки жены.
— В челюстно-лицевой госпиталь.
— Значит, вместе с Ларисой Петровной будете работать! — сказал Решетов.
— С какой Ларисой Петровной?
— Вот тебе на! Забывать фронтовых друзей не годится, тем более таких, как Фирсова.
— Фирсова?! — скорее удивилась, чем обрадовалась Варя.
— Разве Иван Иванович не говорил вам? — спокойно топил приятеля ничего не подозревавший РеШетов.
— Нет… — Варя растерянно взглянула на мужал
— Я совсем забыл… — Иван Иванович покраснел, как школьник. — Я ее не видел, мне Григорий Герасимович сказал, что она там, — торопливо оправдывался он, но вспомнил свою встречу с Фирсовой и побагровел еще пуще: «Почему я отрекся от того, что видел Ларису, вот она еще Вареньке подбросит!»
— Та-та-та! — пропела Раечка, насмешливо посматривая на супругов. Маленькая неловкость за столом доставила ей развлечение: ведь Аржановы и Решетовы открыто осуждали ее ревнивость.
— Большая новаторская работа сейчас у Ларисы Петровны, — задумчиво сказал Решетов, не заметив того, какое действие произвело его сообщение.
«И правда, мог забыть. Поговорили о ее работе, и все. Что она для него теперь?» — Варя взглянула на браслет, на цветы и Мишутку и, прояснев, улыбнулась Ивану Ивановичу. Поняв, что прегрешение ему отпущено, он поцеловал ей руку.
— До чего приятно, когда в семье лад! — порадовалась Галина Остаповна, по-женски чутко разгадавшая причину растерянности Вари и смущения Аржанова.
Потом все пели: веселиться так веселиться, и Иван Иванович, который прекрасно пел басом, со смехом говорил:
— Ах, черт возьми, мы совсем не спелись! До чего мы плохо поем! — А глядя на него, смеялись остальные.
Только Мишутка (ему наливали в рюмку боржому, и он пил его, морщась и крякая, совсем как взрослые мужчины) не смеялся, а порывался петь и никак не соглашался лечь в кроватку.
— Ну хорошо, ты нам споешь один, а потом ляжешь спать, — решила Варя, взглянув на его макушку, где лежало тоненькое закрученное колечко волос.
И он запел громко и воодушевленно:
Бей, тинтопта, бей, тинтопта, ипосятно, именю, я пите, моя тинтопта, отей талей помаду.— Это по-гречески? — добродушно спросил Решетов Раечку.
Она нахмурилась, но румяное личико Мишутки было так миловидно, а пение его звучало так забавно, что рассердиться было просто невозможно.
— Нет, это местный говор, — пояснил Иван Иванович, тоже с удовольствием глядя на сынишку. — Значит: «Бей, винтовка, бей, винтовка, беспощадно по врагу, а я тебе, моя винтовка, острой саблей помогу». Понятно? Не виноваты же мы, что у нас такой толстый язык!
И он с сожалением проводил взглядом Мишутку, снова было запевшего, но прерванного Варей, которая потащила его спать в комнату соседей. Но и повиснув на руке матери, охватившей его, как кота, поперек живота, он еще что-то выкрикивал на своем тарабарском наречии и размахивал кулачонками.