но вспомни сам, кто выложил ребро
за право стать законченным и цельным?
Да, я щедра, как зрелая земля,
растившая свой гумус от придонья —
так почитай те дни, в которых я
бужу тебя, касаясь лба ладонью.
ОДИНОКОЕ
Листаю рыхлую тетрадь — могилу для былых любовей.
Косит рассвет из-под надбровий, и для винтажных послесловий приятней часа не сыскать: льёт дождь, ни капли не жалея. На соснах ёжатся чижи, промок до шкворней чёрный джип, и дворник, нашенский таджик, скребёт озябшую аллею.
А мне легко — я не болею... никем, ничем и ни о чём.
Былое мятым мотыльком пылит ещё в листах тетради, но не взлетит. И бога ради — прошло и поросло быльём. Я стала стылее и злее, и щит мой — ироничный флёр. Смотрю на многое сквозь пальцы, все эти «коти», «лапы», «зайцы» отосланы взашей страдальцам, под сень секвой и сикомор.
Давно не греет милый вздор — ну чем не точка в монологе?
В изгнании ночные боги, ряды подрощенных цыплят скосил беспечный недогляд, но всюду жизнь, раз на востоке взошёл солярный луидор.
... А ты, читающий меж строк, и вы, читающие слепо, и я — под всё видавшим небом — лишь персоналии вертепа Того, Кто сроду одинок...
НЕПРАКТИЧНОЕ
Побросать пожитки в пасть чемодана,
хлопнуть дверью с лязгом на весь подъезд,
чтоб соседа Тольку снесло с дивана,
а из пятой толстая Мариванна
всколыхнула честно нажитый вес.
Нацарапать «FUCK!!!» поперёк капота,
непременно ржавым кривым гвоздём —
милый мальчик, сказочник гарри поттер,
хлещет в тёмном пабе свой горький портер
и не знает, лапочка, ни о чём.
И бежать, походу мурлыча что-то,
через мрак аллейный, чтоб каблуки
разбивали стуком покой болота,
в этом состоянии сумасбродном
с ночью приходящей вперегонки.
Но когда укутает кошка-полночь
полусонный город своим хвостом,
вдруг подкатит к горлу обиды щёлочь,
выжигая болью «...какая сволочь!»,
но себе прошепчешь: «...потом, потом...»
И мобильный модный — его подарок,
придушив на сотом уже звонке,
запулишь подальше — путь будет ярок,
но финал полёта, понятно, жалок — как у всех,
не вышедших из пике.
А потом внезапно случится утро —
через вечность малую в три часа.
Город станет хлопотным и маршрутным,
суетливым, дёрганым, непопутным,
поминутно жмущим на тормоза.
Ты войдёшь в потоки и станешь частью,
растворившись в смоге его забот.
Там, где каждый встреченный безучастен,
будешь строить — может, дорогу к счастью,
впрочем, может статься, наоборот...
НЕОЖИДАННОЕ
Мужчины являлись из ниоткуда, но не с пустыми руками,
дарили звёзды в цветочных обёртках, воображали себя волхвами.
Топтались в жизни её основательно, их прайсы пестрили посулами,
отдельные были бедны, но нежны, все прочие — толстосумами.
Губы её обжигали чили — они твердили, что это сахар.
Она носила такие духи, что каждый встреченный глупо ахал.
Они мечтали срастись настолько, чтоб спать на одной подушке,
а в ней соседство с чужой головой рождало приступ удушья.
Она любила всех, но недолго — иначе у них исчезали тени,
тогда она плакала по ночам, смиренно каясь в атлас коленей,
наутро втирала крем анти-эйдж, сбивая со следа хищное время,
и выводила в ничейный мир эпоху вольного водолея.
А он не ждал её так давно, что позабыл обо всех приметах.
Она явилась из ниоткуда, из сумки жёлтой достала лето.
Ему хватило одной улыбки, чтоб снять пароли и стать доступным.
Он перевёз к себе в прошлый вторник два чемодана, кота и ступу.
КИЗИЛОВОЕ
Ты любишь осень?
Пусть будет осень.
Кизил созреет и листья сбросит —
и загорится в октябрьский вечер.
Как всё большое, миг быстротечен.
Я буду терпкой, я буду сладкой,
корми с ладони, ищи украдкой
во мне эскизы грядущих будней —
я изменяюсь ежеминутно.
И мы не станем искать причину
для этих поздних холодных ягод —
здесь царство женщины и мужчины.
Ты ищешь боли — я стану ядом,
ты жаждешь страсти — я стану жаждой,
но лишь покоя не жди.
Однажды,
привычно, быстро и милосердно
уложит вечность с глазами нерпы
весь мир в шкатулку из перламутра —
и всё, что дальше, я помню смутно...
Наверно, данность возьмёт пучина...
Растает сказка, а с ней мужчина,
кормивший вечность с глазами нерпы
плодом горящим печали терпкой...
Пока же осень... Мы примем осень —
у нас так много грядущих вёсен.
В лучах закатных сгорает вечер —
как всё большое, миг бесконечен...