трижды отрёкся но был прощён
поцеловавший однажды проклят
листья осины дрожат и мокнут
дождь зарядил до конца времён
всякий кто в силе себе ковчег
прочим велели не волноваться
мир победившего потреблядства
что в тебе истинно человек?
тёмное время чужие сны
в смайлах убитые алфавиты
речь возвращённая к неолиту
просит почтительной тишины
ночь загоняет стада машин
в душных загонах теснятся агнцы
всхлипнув уснуло за стенкой чадце
выплакал страхи Мариин сын
ПОСЛЕДНИЙ БАСТИОН
Вот-вот падёт последний бастион,
оплот, стена, et cetera по смыслу,
и в тёмный мой немой иллюзион
ворвётся свет, слепя кротов и слизней,
разъевшихся на пиршестве души,
потерянной над пропастью во лжи.
Да будет так.
Взметнутся пыль и мусор —
но всё вернётся на круги своя,
поскольку притягательна Земля
до костного несдержанного хруста.
Я слышу, как долбит извне таран,
я чувствую, как мечется тиран,
хтонический мой мелкий повелитель,
смешное доморощенное зло,
но я пока не вижу ничего
в своём нерукотворном мегалите.
Ведь что слепому свет?
Всё та же тьма,
которой вкруг очерчена тюрьма.
Входи, судьба, не подавая виду.
Меня хранят бездушная зима
и душная, но спящая обида,
поэтому я снова не умру.
Пусть белый день, срывая кобуру,
предъявит враз обойму аргументов —
не принимая чуждую игру,
из дымных фраз одну лишь подберу
с усталым полустёршимся «мemento...».
ВОЗРАСТНОЕ
Это, наверное, возрастное —
время, на самообман скупое.
Парк одинокий, сухая хвоя...
Пошлый рекламный сор —
тот, на который нас бес рыбалит.
Больше не манят иные дали,
роль чудотворца снесу едва ли,
скучно с недавних пор.
Просто живу — на таблетках неба.
Веришь, на днях прописал плацебо
док, что анфас так похож на Феба,
в профиль же — чистый чёрт.
Вот и смотрю, как плывут столетья.
Над паутиной электросети
снова бесчинствует дерзкий ветер,
неприручённый норд.
Сказки закончились.
Здравствуй, зрелость.
Я к тебе, милая, притерпелась
и принимаю твою дебелость,
сухость и склочный нрав.
Кто я?
Мурашка под божьей дланью...
Видишь, над лиственной жухлой стланью
дикой, сторожкой, несмертной ланью
время летит стремглав?
МАРТ
Есть что-то длительное в марте
и запредельное, как смерть.
...Ты нацарапаешь на парте
пронафталиненное «мреть»,
а твой сосед, дурак ушастый,
покрутит пальцем у виска,
и ты, отверженная каста,
зевнёшь.
Вселенская тоска,
что Цезаря душила, может,
в его последний стылый день,
навалится и подытожит:
— К доске!
Превозмогая темь
от неученья душных формул,
взойдёшь Болейн на эшафот,
но грянет, соблюдая норму,
звонок и вновь тебя спасёт.
Сосед, ухмылисто-щербатый,
с печатью тлена на челе,
опять порадует цитатой
о самом древнем ремесле,
но ты с величием матроны
всандалишь в низкий лоб щелбан
и, осчастливив гегемона,
вернёшься в мир фата-морган…
Альбом о прошлом.
Стынь в мансарде.
И больше некуда взрослеть...
Есть что-то тягостное в марте
и неизбежное, как смерть.
А ВНУТРИ
...А внутри — не тьма, так пропасти,
и никак сакральным «Господи!»,
не изведать пустоты.
Но — молчи.
Сказать по совести,
никому не станешь новостью.
Затихай, замри, застынь.
Засыпай, перпетуум-мобиле.
Заблудился в ленте Мёбиус,
потеряв ориентир.
По закону местной темени
падай в зимнее безвременье.
Дно.
Беспамятство.
Надир.
Побыла огнём и воздухом,
погуляла, аки посуху,
по застуженной воде,
а теперь, уняв речение,
принимай своё лечение —
благодатное нигде.
Если спрячешься и выстоишь,
то с разбуженными листьями
солнце красное войдёт
в мир, свернувшийся зародышем,
и зальёт сосуд по горлышко
жизнь тягучая, как мёд.
ОТ КОЛОДЦА
Они кричат в тебя, говорят.
Круглы их мысли, слова пусты.
Их плач обманчив, а шёпот — яд,
и каждый ждёт от тебя воды.
И каждый требует свой глоток
не так, как просят посильный крест.
...Воздай по вере, мой мудрый бог,
мы все вторичны, как палимпсест...
Какие б ни были родники
в твоём придонье, найдётся тот,
кто метко плюнет из-под руки —
или другого чего из-под.
А если скажешь, что нет воды,
поскольку вычерпан даже ил,
скорей получишь от чёрных дыр
квант милосердия, света и...
Поставь же точку.
Вода придёт.
Вода приходит, пока есть воздух.
Пусть кто-то шепчет и кривит рот,
но кто-то смотрит, чтоб видеть звёзды.
НЕ УКАЗ
« ...Огромный взгляд.
Огромней страха».
Андрей Ширяев, из цикла «Мастер зеркал»
Решившемуся слово не указ,
поэтому, ревнители, молчите.
Не всякий оборвавшийся угас,
раз высветил дорогу в лабиринте.
Пусть мне, сейчас хрипящей в ларингите,
молчание терпения придаст.
Чтоб написать о тёмном, нужен свет,
чтоб написать о страшном, нужен голод
того, кто сроду надвое расколот,
того, кто не открыт, как тайный город,
и, значит, что его почти и нет
ни в мире дольнем, суетном и грешном,
ни в горнем серафимовом огне.
Не потому ли глупой, малой мне
так горько, так просторно, так мятежно,
что те слова, в которых он живёт —
навеки, вопреки хуле и страху,
растут сквозь боль и тьму над скорбным прахом,
где гной и слизь и вздувшийся живот
всего лишь часть большой метаморфозы?
Ведь что есть плоть?
Бутоны, завязь, гроздья,
сбор урожая в страхе не успеть,
потерянные листья, холод, смерть,
распад и снова сборка в новом теле.
Зачем?
Слова и мысли оскудели.
Мне душно, бог.
Пусти меня — на воздух,
по тёмным водам, в слово, с молотка.
Прости меня. Начни меня сначала.
...Не слышит бог — я сильно измельчала.