того, кто взошёл на шершавый крест,
хоть плотником был к ремеслу приучен.
Ты мог бы — геройски, и в сотне мест,
когда б не фортуны природа сучья:
кровавая винная хмарь, жена,
чье тело ты грубо открыл для боли,
угарная темень и яма сна —
но сну не разгладить лицо рябое.
Где тонко, там рвётся — подскажет опыт —
и лопнул сосуд, как нанизка бус,
и ты, утопивший в крови Европу,
открыл своей крови железный вкус.
Есть что-то от промысла в этом факте,
но больше — издёвки от вышних сил.
Творец наш, похоже, циничный практик,
и, как ни беги, временной оси,
входящей в тебя остриём булавки,
никак не избегнуть.
Прости же, тень,
клянусь твоим именем тугоплавким,
я знала тебя, но забыла где.
В отчаянье тень открывает рот,
и кровь, пузырясь, изо рта течёт,
и пахнет пряно и терпко медь,
и слово в муках идёт на смерть,
и в нём клокочет расплавом сила.
Кричи, Аттила!