Пока же Земля сбрасывает в колонии демографические излишки, отнюдь не самые качественные. Крестьянская беднота, сомнительные личности из городских низов, польстившиеся на посулы бездельники, искатели удачи, ссыльные правонарушители — всех в кучу и сюда, на фронтир. Несколько поколений шаткой жизни, вечная нехватка того и этого, разгул бандитизма при бессилии администрации, медленная и мучительная выработка жестких правил, неизбежный отстрел двуногих хищников — и потомки люмпенов превращаются в добропорядочных хозяев, мирных туповатых фермеров, ни к чему особо не стремящихся. Ну разве что к тому, чтобы их дома и посевы были чем-то ограждены от скатывающихся на них со склона грязевых лавин…
Чем? Интересный вопрос. Конечно же, решаемый, и момент подготовки к выбору наилучшего решения — самый интересный и волнующий.
Даже для человека.
Дожидаясь, пока его неразговорчивый спутник вдоволь насмотрится на озеро, Рамиль топтался на месте, ковырял в носу, кряхтел невесть зачем. Подобрал камешек, с силой запустил его в озеро и полюбовался разбегающимися кругами. Вздохнул — громко и демонстративно. Покашлял.
— Назад нам как бы не пора ли? — И вместо ответа услышал вопрос:
— В озере есть жизнь?
— Не-а.
— Землетрясения у вас бывают?
— Чего? А, бывают. Редко. Слабые.
— Насколько слабые?
— Ну… посуда как бы звенит. У бабки, значит, Анны в прошлый раз оконное стекло треснуло…
— Стой тут.
И без этих слов Рамиль ни за что не полез бы вниз. Одиноко торча на гребне, он наблюдал, как его спутник спускается к воде по опасному обрыву, ловко и как-то чуднО перебрасывая себя с уступа на уступ. Вот он достиг воды, вот зачем-то зачерпнул ее горстью и набрал в рот… пополоскал… выплюнул… начал карабкаться обратно.
— Пошли, — только и сказал.
Глина, держащая на склоне большие валуны и камни поменьше, с прошлого сезона дождей сама стала как камень, но все же Рамиль нашел, где поскользнуться. И был тут же подхвачен под мышки и удержан твердой рукой.
— Уф-ф! — выдохнул он, повращав глазами. — Спасибо!
— Благодарности не требуется.
Другой бы давно понял, в чем дело, но Рамиль, не отличающийся сообразительностью, все еще тупил.
— Чего это не требуется? Почему?
— Это моя обязанность.
— А! — прозрел Рамиль, и в его голосе смешались в равных долях любопытство, разочарование и легкий испуг. — Так ты… вы… значит, как бы прораб?
Время шло, не одаривая почти никакими эмоциями. Зачем они? Что человеческое, то и оставьте людям. Только люди способны бросить дело из-за какой-нибудь странной фантазии, продиктованной чем угодно, кроме разума, и сотворить любую глупость. Ничто — ну почти ничто — человеческое не чуждо и прорабам, но только не отказ от здравого смысла. В эмоциях же только один смысл: они хороши, когда помогают в работе. Если нет, то они не нужны вовсе.
Его не волновали ни жара, ни холод, ни чесотка. Экономя ресурсы, он давно отключил почти все внешние рецепторы. Когда местная летучая многоножка, невесть каким ветром занесенная на эту высоту, цапнула его в шею, он ощутил лишь легкий укол, тогда как любой человек на его месте принялся бы кататься и выть, а уж эмоций получил бы столько, что хватило бы на много лет вперед. Насосавшись не той крови, на какую рассчитывала, многоножка бестолково закружила, затем упала на камни и сдохла в конвульсиях. Тут человека посетило бы злорадство; прораб же лишь прикинул, на сколько минут потеря незначительного количества крови и нейтрализация яда сократят его ресурс, пришел к выводу, что минут на девять, и огорчился. Совсем чуть-чуть, чтобы не уменьшить ресурс еще на несколько секунд.
Прораб. На одном из древних земных языков это слово, склеенное из двух осколков, означало «производитель работ» — наверное, каких-то особенных работ, иначе не стоило бы изобретать специальный термин. То же слово, если к древнему языку добавить еще более древний, могло означать зависимого человека, который еще не совсем раб, но имеет все шансы стать им впоследствии. Pro-раб. Оба значения были одинаково близки к истине.