–Ты считаешь это нормальным поступком?! Отвечай! Я просто ничего не понимаю. Ты считаешь, это поступок старосты?
– Прости…– молвила Динка, тяжело дыша.
– Прощаю. Что с тобой случилось? Холодно стало, что ли??? Или как?! Объясни мне, а то я не понимаю!
– Оля, я посмотрела на часы. Двадцать минут как я должна быть дома… мои родители, когда узнают, не обрадуются этому.
– А ты тут рядом живёшь?!
– Два шага- и ты у меня дома. Вот так вот. Вот там он, за поворотом. Я должна уже идти, времени у меня нет на то, чтобы разговаривать… особенно с тобой. Нет, не пойми меня неправильно… просто я… я твоя… я… прости, я не знаю, что мне делать. Я пойду… я… не специально, я… прости… мне жаль…
– Иди уже. До встречи в школе. И попробуй только не явиться, Дина! Я тогда с тобой очень серьёзно поговорю!
– Поняла. Прости меня.
– ИДИ!
– Пошла. Прощай, Оля Котова, прощай, Олька!!!!
Слова Дины немного ранили Ольку. Но девушка решила больше не думать об этой девушке по имени Динка. Оле хотелось немного отвлечься, и поэтому юная Котова включила музыку на телефоне и, в наушниках, стала ею наслаждаться. Но боль не утихала. На самом деле, Ольке было неприятно, что Дина не хочет с ней разговаривать, но в тоже самое время девушка до боли в душе понимала нынешнюю старосту. Конкуренция. Не самая приятная конкуренция, наверняка Динка думала, что Оля хочет с ней конкурировать… но, однако, Олька лишь желала помочь ребятам и… и Дине, конечно, тоже. Но, даже несмотря на всё то, что она знала и прекрасно понимала, в душе Оли всё равно неприятно было. До безумия неприятно. Однако, девушка всё равно решила не обижаться и продолжать общаться с Динкой. Сорокина была тихой, а задача Ольки была- сделать её настоящей, самой лучшей старостой. И Дина Сорокина того хотела, и это Котова знала, и даже слышала лично от Динки… вскоре Оля перестала обо всём этом думать. Девушка просто шла быстрым шагом к дому, волоча по земле портфель и истекая потом от внезапно наступившего, февральского, почти весеннего, тепла. Снег постепенно таял, оставляя за собой лишь лужицы, а сосульки уже капали с крыш. Кап-кап. Настроение у Ольки вдруг стало хорошее. Но вдруг заметно сменилось безразличием. Девушка просто шла в дом, с каменным выражением лица, будто фарфоровая кукла, такая же бледная, как и последняя. Оля Котова вошла в подъезд, поднялась по лестнице и вошла в свою квартиру. Дверной замок щёлкнул при закрытии двери, и Олька оказалась одна. Совершенно одна в целой квартире. Но её это не волновало. Девушка сняла шапку, шарф и пальто. Олька смахнула пот со лба и направилась на кухню, желая выпить чего-нибудь горячего- кофе, или же какао. На самом деле, опустошённость и бесчувственность ко всему происходящему вызывали лёгкий холодок на теле девушки, но Олька не обращала на это внимания, думая, что всё это вызвано холодом на улице, или же в квартире. Налив какао себе в кружку, Оля направилась к себе в комнату. Бабушкин мольберт и незаконченная картина вмиг погрузили Ольку в мир творчества, в прекрасный мир творений, от которых, иногда Ольке казалось, у неё остановится сердце. В мир, когда хочется чего-то радостного, и в тоже самое время грустного, в мир, в котором Ольге хотелось остаться навечно… эти две вещи- мольберт и картина, вмиг избавили Олю от мыслей про уроки и учёбу. В тот день Ольга решила немного порисовать. Рухнув на колени, и неприятно ударившись ими, девушка подползла к старому, почерневшему от времени мольберту, и стала рисовать. Какие же приятные ощущения были от этого! Словно всё осталось в забытье, а было лишь одно: Оля и картина. И больше ничего. Олька взмахнула кисточкой и нарисовала линию. Потом ещё одну. Всё это были кудри. Все линии. Женские кудри. Именно девушка была главной героиней рисунка юной Ольги Котовой, что было Ольке по нраву. Парней и мужчин реалистично Оля рисовать не умела, однако планировала научиться. Но не тогда. Не в тот день, нет, позже… но не в тот день. Волосы были готовы. Далее по плану у девушки был рисунок лица. А точнее, его раскраска, потому что сам набросок лица девчонки был уже готов, и оставалось лишь его раскрасить. Олька Котова начала рисовать. Глаза, нос, рот… всё это было под властью Ольки… девушка так любила рисовать, так любила! Вскоре и лицо было готово. А глаза выразительно смотрели на Ольку Котову. Глаза, полные грусти, и одновременно блеска. Они сверкали, то есть не только грусть была в них, осталось и место для какого-то счастья, или просто обычной радости из-за какого-то приятного события в жизни персонажа. А Оля вдруг, незаметно для себя, почувствовала, как пульс её заметно участился, а сердце заколотилось, как отбойный молоток. Но девушка решила, что всё это из-за волнения, и продолжила рисовать свою картину, от которой душа её почему-то чувствовала некую боль, но юная Котова, опять же, не придавала этому особого значения, ведь ей было всё равно на это, потому что чувства меркли по сравнению с желанием рисовать дальше. Оля взяла кисть, большую кисть… и начала рисовать платье, а точнее, что было видно на картине, ведь Олька рисовала не в полный рост картину, а портрет, в котором большее внимание уделялось лицу, а не телу.