…«Софья Васильевна» было бытовавшим в среде офицеров ироническим обозначением Советской власти.
– Неплохо, что настоящие… – Юрий, скинув телогрейку, тяжело упал на кожаный, с зеркальцем в высокой спинке диван.
– Что Вы, г-н штабс-капитан. – Чернецкой поставил на печку большой чайник. – Теперь только эдак. Все документы выдаются Советской властью совершенно легальным образом; о чем, кстати сказать, на общих с эсерами и тому подобных квартиpax мы предпочитаем деликатно умалчивать. Им предоставляется полагать, что мы также пользуемся, гм… услугами уголовного мира. Это, как выражаются союзники, специфическое «хобби» наших людей – подрабатывать на жизнь в советских учреждениях, желательно – военного и оборонного характера. – Чернецкой негромко рассмеялся. – Есть неплохой «Мокко», или все-таки чай?
– Если можно – кофе. Я все равно засну как убитый.
– Немудрено после такой прогулки. Вы, конечно, тоже кофе, Ян?
Некрасов поднял небольшую книжечку, валявшуюся раскрытой на диване, с которого Чернецкой за минуту перед этим поспешно поднял и спрятал в карман какой-то непонятный по своему назначению предмет – что-то вроде странного вида длинной перчатки из черного шелка… Книжечка оказалась антологией английской поэзии.
– «If You can keep Your head When all about You Are loosing theirs» 18 … Коротаете время?
– С тоски, чтобы хоть язык не забыть: и без того чувствуешь, что дичаешь. – Чернецкой нервно чиркнул спичкой, зажигая папиросу. – Причем здесь – как-то больше, чем на фронте. И вообще очень хочется на фронт.
– Лучше, пожалуй, в скором времени перенести фронт сюда.
– Вы правы. Итак, г-н штабс-капитан, завтра утром, когда Ян пойдет обратно, мы с Вами отправляемся в штаб.
7
Привыкший уже к изменившемуся, обезображенному лику столицы, Вишневский торопливо шел по Невскому.
На прошлой неделе прибыл благополучно перебравшийся через границу Юрий, назначенный штабом Центра руководителем новой оперативной группы. Новые звенья интенсивно подсоединяются сейчас к общей цепи. Перед каждой группой ставятся особые задачи, группы комплектуются из испытанного офицерского состава. И все это – очень правильно: здесь, во вражеском тылу, каждый отдельный офицер значит гораздо больше, чем на линии фронта.
Некрасов объявил вчера, что их группа ответственна за подготовку взрывов и сами взрывы петроградских мостов. Об этом пришла через фронт особая шифровка. Собственно, «пришла» – сказано не совсем исчерпывающе… Пришла, но не по назначению, а прямиком в Чрезвычайку. Там и сейчас лежит ее нерасшифрованный оригинал, побывавший уже в руках своего человека. Что гораздо печальнее несколько заковыристого пути шифровки – извлечь из стен Чеки ее текст значительно легче, чем того, кто ее доставлял. Мысли об этом неизвестном, кажется, довольно молодом офицере, который продолжает молчать там, в Чрезвычайке, не оставляют сейчас всех, хотя нечасто высказываются вслух. Он даже не должен знать о том, что уже работает прочитанная в штабе шифровка. А она работает. Именно она торопит сейчас Вадима по грязному, замусоренному Невскому.
Да, второй дом по нечетной стороне переулка… Небольшой двухэтажный дом, похожий на особняк: вход во двор – не через арку, а через белые когда-то столбы. Во дворе, очень небольшом – несколько старых дуплистых деревьев, летом затеняющих окна. Скамейки, последний снег на широких каменных вазах, когда-то бывших клумбами – теперь в них, скорее всего, сажают разрезанный на четвертинки картофель… Всего один парадный подъезд – очевидно, в доме не более четырех квартир, по две на этаж. Хороший, спокойный дом, и не на улицу, а в переулок – такой дом как раз подходит для человека, занятого напряженной умственной работой.
Дверь подъезда открылась. По широким ступеням крыльца начала спускаться девочка лет девяти-десяти.
Она прошла мимо Вадима, не замечая его, но сама невольно привлекла его внимание. Это был какой-то очень дореволюционный ребенок: белая цигейковая шубка и шапочка с помпонами из меха, высокие ботинки, юбочка из шотландки, все по росту и по размеру – традиционный будничный вид ребенка, когда-то такой обычный и такой необычный сейчас…
Еще раздумывая об этом, Вадим поднялся на второй этаж и – звонок, разумеется, не работал – постучал в дверь. Прошло около пяти минут. Вишневский постучал снова. Может быть, ошибка? Нет, в полумраке лестничной площадки поблескивала медная табличка: «Инженер В. Д. Баскаков».
Нет, ошибки никакой…
Вишневский опять постучал. Какие дела могли заставить Баскакова уйти из дому в назначенное для встречи время?
Машинально вытаскивая портсигар, Вишневский медленно спускался по лестнице… Подождать немного? Пожалуй, около десяти-пятнадцати минут можно спокойно, не привлекая внимания посидеть во дворе.
Выйдя во двор, Вадим снова увидел «дореволюционную» девочку: стоя у каменной вазы, она собирала с нее рукой снег и, набрав полную горсть, поднесла ее ко рту.
– Разве можно есть снег! – невольно окликнул ребенка Вадим, подходя ближе.
– Можно. – Девочка смотрела на него: у нее был немного острый подбородок, большие, как часто бывает у детей, глаза очень необычного цвета – с радужкой из серых, зеленых и коричневых причудливо перемешанных точек – без единой желтой. – Если больше нечего.
Перестав все же есть снег, девочка посмотрела на растерявшегося Вадима так, словно ожидала от него чего-то плохого, но при этом ничуть не боялась. (Лицо ее, впрочем, не несло отпечатка истощения, вынуждающего утолять голод снегом.)
– Извини, пожалуйста. Я думал… – Вишневского поразила неожиданная догадка. – Из какой ты квартиры?
– Из третьей. – Девочка рассматривала его все так же недобро и… высокомерно.
– Значит, Владимир Дмитриевич – твой папа?
– Да.
– А где же он?
– Не знаю.
– Он пропал?
– Да… – Мозаичные большие глаза смотрели уже несколько мягче: придя к какому-то выводу относительно Вадима, девочка наконец проговорила: – Его вчера увезли какие-то люди.
– И ты не догадываешься, какие и куда?