— Ты что творишь?!
Зимина не собиралась сбавлять обороты, замедляясь хотя бы на долю секунды. Его выдержка, похоже, только распалила сильнее, подбрасывая дров в горящий костер раздражения.
— В данный момент — работаю, — контраст ее кипящего возмущения и собственной прохладной невозмутимости начинал забавлять. Так же, как вдруг мелькнувшая растерянность, заставившая немного утихнуть бурное возмущение. Выпрямиться пронзительно-тонкой струной, воинственно вскидывая подбородок и стискивая руки в карманах кителя.
Который был так… ей к лицу.
Внезапная в своей необъяснимой странности мысль резанула острием откровенной нелепости.
Смотреть на эту умную, хитрую, опасную стерву как на самую обыкновенную и даже привлекательную бабу? Еще чего не хватало.
Зотов едва слышно фыркнул, чувствуя, как недоверчивый смешок инеем примерзает к губам. И все же против воли отмечая плавность и легкость уверенной походки, когда начальница медленно приближалась к его столу. Тщательно — он ясно это видел — сдерживая злость и чеканя неспешный шаг холодной стальной неотвратимостью.
Дробный перестук каблуков затих совсем рядом. Нервно сжатые руки с раздраженно-сухим хлопком впечатались в полированную гладкость столешницы.
— Какого хрена ты творишь, Зотов? — Обманчивое спокойствие ровного тона и резко обозначившаяся недовольная складка между тонких, изящных бровей. — Ты хоть знаешь, что твой долбаный якобы-наркодилер Устинов пригнал сюда целую свору адвокатов, и теперь…
— Так вот оно что, — перебил Михаил, насмешливо скривив губы. — Вы просто боитесь. Боитесь скандала, боитесь, что он задействует свои связи и вас могут попросить.
Боитесь.
Ирина сжала губы, ощущая маятником раскачивающееся внутри раздражение. Конечно, черт возьми, она боялась! Теперь, когда каждый поступок — ее собственный или любого из ее сотрудников — мог быть чреват последствиями, и каждый день был подобен ходьбе по хрупкому, готовому в следующую секунду обломиться льду. Один неверный шаг — и уже ничего нельзя будет исправить. Ее не просто вынудят уйти в отставку — уволят с треском. И вернуться не получится уже никогда.
— Ты отпустишь его с извинениями. И сделаешь это раньше, чем адвокаты поднимут вой о творящемся у нас беспределе. — Тихо, раздельно, давясь глухой, царапающей горло яростью.
— А иначе что? — И снова эта ухмылка, наполненная превосходством и чем-то, подозрительно похожим на легкое презрение.
Он считал ее трусихой.
Это так явно читалось в ехидном изломе вопросительно приподнятых бровей, в откровенной снисходительности неприлично пристального взгляда, в ледяной усмешке, запрятанной в уголках красиво очерченных губ, что пальцы невольно свело от холодком растекшегося по ладони желания ударить. Стереть с его лица это оскорбительно-наглое выражение, от которого сдержанное бешенство в груди начинало разгораться с новой силой.
— Снова ударите меня? — Негромкий скрип отодвинутого стула заглушился пренебрежительно брошенным вопросом. Ирина резко развернулась, поднимая голову и борясь с очередной волной необъяснимого, ударившего в виски раздражения — даже на каблуках она была намного ниже Зотова.
— Надо же, какой ты смелый стал, — в голосе было больше удивления, нежели злости. — Только твоя смелость тебя не спасет. Скандал разразится, погоны полетят — тебе первому ответить придется. И я уж постараюсь, чтобы тебе никакой отец-генерал не помог.
Медленно распрямила почти до боли сведенные плечи, стремясь избавиться от привычной тяжести, давившей на спину. Недоуменно вскинула бровь, когда маячивший на пути Зотов не сделал ни малейшей попытки посторониться, пропуская ее. Просто стоял, небрежно касаясь рукой прохладной поверхности стола и продолжая смотреть на нее с этой вымораживающей изнутри ехидно-волчьей усмешкой.
Как будто чего-то ждал.
Интересно, чего?
Просяще-унизительного, пусть и возмущенного “Дай пройти!”? Попытки осторожно протиснуться между ним и рядом выстроившихся у стены стульев? Ира хмыкнула, не отводя взгляда от затягивающе-зеленой хмурости цепко следивших за ней глаз и делая уверенный шаг вперед. Оказываясь совершенно непозволительно близко. Чувствуя легко окутавшую ненавязчивую полынную горечь мужского парфюма. И едва ощутимо даже не толкая — скорее просто касаясь его плечом. Мимолетно, с долей недоумения отметив, как Зотов нервно сглотнул, поспешно отстраняясь и делая шаг в сторону. Чересчур поспешно, пожалуй. И успев уловить непонятное, почти растерянное выражение, на секунду вспыхнувшее в странно застывших, настороженно-хищных зрачках. И тут же вместе с торопливым хлопком закрывшейся за спиной двери выбивая из сознания эти совсем ненужные детали.
Совершенно, черт возьми, ее не касающиеся.
***
— Его придется убрать.
Не подлежащий обжалованию приговор и херово море абсолютной невозмутимости во взгляде.
— Но как же…
— А вот так же. Ты думаешь, Устинов полный идиот и не понял, откуда ветер дует? В лучшем случае он сразу же свалит за границу, а в худшем…
— А что же ты свою подружку не попросил? Обрисовал бы ситуацию, объяснил… Думаю, тебе она по старой дружбе не отказала бы.
Он и сам не понял, какого хрена у него вырвалось упоминание о Зиминой. Непроизвольно, словно в стремлении стереть, вытравить из памяти совершенно — ну ведь совершенно — незначительную сцену в кабинете. И собственную дурацки-необъяснимую, почти мальчишешскую растерянность, когда Ирина Сергеевна небрежно толкнула его плечом, вынуждая почти испуганно отшатнуться.
Слишком близко.
Мысль, взметнувшая целый вихрь ненужных воспоминаний. Помехами сменяющихся кадров: размеренно-успокаивающий, безгранично усталый голос, мягкое прикосновение тонких рук к напряженному плечу, банальное, но полное странной уверенности обещание. Обещание, которому он — удивительно — смог поверить. Ей смог поверить.
— Зимину сюда впутывать незачем, — отрезал Карпов, и по еще более помертвевшему выражению в и без того пустых глазах Зотов понял, что упоминание о ней соратнику, мягко говоря, не понравилось. — Этого ублюдка все равно пришлось бы убрать.
— Но мы же ни на кого не вышли!
— Да ладно, — криво усмехнулся Стас, с глухим стуком отставляя скользнувший по столу опустевший стакан. — На наш с тобой век и так уродов хватит… С гимназией решим, Петров обещал помочь. Разгоним эту лавочку к чертям собачьим.
— И кто… — Еще раньше, чем вопрос, сорвавшись с губ, растаял в воздухе, Михаил понял, каким будет ответ. И почти не удивился, когда, с непонятным злорадством осклабившись, Карпов выдал просто, четко и тяжело:
— Ты.
========== Бунт ==========
Лицо Климова — заученно-равнодушная маска непроницаемости. Только синеватая льдистость в глазах взрывается трещинами выходящего из-под контроля неудовольствия.
— И как это понимать, Ирина Сергеевна?
Подчеркнутая вежливость, корябающая сухостью выверенной интонации.
— Ты это о чем?
Спокойно-вопросительно и якобы-совершенно-непонимающе. Размеренно-металлический скрип ключа в замочной скважине; кофейно-уютная теплота кабинета и прохладная въедливость пыли и смога из распахнутого окна, вместе с потоком воздуха привычно вливающиеся в легкие. Пальто — небрежно-метким жестом на вешалку, руки в карманах кителя, отстраненно-выжидающий и вместе с тем нетерпеливый у-меня-и-так-дохрена-забот взгляд.
— Ир, мне в последнее время кажется, что ты… — осторожно-намекающе, вроде бы деликатно, только в напряженной сдержанности интонации — холодной змейкой проскальзывающее недовольство.
— И что же тебе кажется? — приподнимая бровь, едва ли не с вызовом, хотя очевидный ответ сканируется с поразительной легкостью.
Мне кажется, что ты… отошла в сторону. Самоустранилась. Ослабила прежнюю хватку жесткости и непримиримости. Утратила контроль над ситуацией. И…
И еще с десяток жгуче-раздраженных, готовых сорваться с губ вопросов, граничащих почти что с претензиями.
— Так вот оно что… — немного нервный смешок, но взгляд — изучающе-пристальный, морозящий настороженностью и даже опаской. — И чем же ты недоволен, Вадим? Мы наконец смогли навести порядок — в отделе, на районе… Что тебя не устраивает?.. Знаешь, мне тоже кое-что кажется, — тон сбился на откровенную хлесткость бьющих наотмашь фраз. — Мне кажется, что ты слишком увлекся. Увлекся ролью мстителя, еще с того времени. И до сих пор не можешь избавиться от тяги к сверхсправедливости. И не мне тебе говорить, к чему это может привести. Вспомни, чем закончили палачи.