Зотов.
И Зимина.
Бредятина!
Он бы скорее поверил, что неприступная, невозмутимо-ледяная начальница развлекается с примерным семьянином Савицким или конфетным умницей Щукиным, чем…
Зимина и Зотов. Зотов и Зимина. В ее, мать вашу, кабинете, наверное, на том самом столе, за которым они сидят каждое утро, выслушивая очередные приказы и уничижительные разносы, без которых не обходилось ни одно совещание. А вот теперь…
А теперь эта непробиваемая, чтоб ее, полковник увлеченно трахается там с Зотовым. С их общим врагом. С уродом, который когда-то чуть ее не убил. С продажной тварью, которого когда-то обещала слить, но так ничего для этого и не сделала.
Теперь, по крайней мере, все объяснимо.
От этого “объяснимо” Вадим скривился как от острой, выкручивающей наизнанку боли. Объяснимо и просто. И невероятно, до отвращения унизительно.
Климов пришел в себя только на продуваемом ледяным ветром крыльце отдела. Но даже пронизывающий холод не выстудил нон-стопом звучащие в голове отголоски услышанного. Того, что он никогда предпочел бы не слышать. Не знать.
— Лен, это я, — держащие мобильник пальцы были одеревеневшими и непослушными, от холода, может быть. — Я подумал над твоим предложением. Да, прямо сейчас готов обсудить.
========== Катализатор ==========
— Я тебя убью когда-нибудь, — сердито пробурчала Ира, переведя выразительный взгляд с товарища майора на бретельку безнадежно испорченного белья. Вроде и не увлекались особо, а поди ж ты: еще недавно совершенно шикарный комплект пригоден разве что отправиться в мусорный пакет, а стоило это кружевное безумие, между прочим, довольно прилично…
В бесстыжих глазах Зотова мелькнула мягкая насмешка.
— Тут неподалеку есть магазин со всякой такой фигней, думаю, еще успеем заехать, — констатировал Михаил, глянув на часы. — Вы, Ирина Сергеевна, какое предпочитаете, красное, черное? — уточнил тут же с такой улыбочкой, что Ира даже растерялась: по старой доброй привычке заехать ему по наглой физиономии или продолжить начатое, так и не добравшись до дома.
— И даже не надейся, что я вежливо откажусь, — фыркнула дорогая начальница, так и не определившись с выбором. Застегнула последнюю пуговицу на пиджаке, поспешно накинула пальто и схватила сумку: понимала, что еще немного, и они с теперешним настроем могут застрять здесь надолго, если не до утра.
По полутемным коридорам, мимо запертых дверей, незаметно выскользнули на улицу, не потревожив мирно спящего над каким-то внушительным томом Олега. Зимина пожалуй впервые в жизни порадовалась, что дежурный мирно дрыхнет, придавленный не то величием классической литературы, не то весьма прозаической усталостью. Страшно представить, какие слухи, легенды и прочие достижения устного народного творчества поползли бы по отделу, заметь Олег весьма необычную пару в виде непристойно растрепанной начальницы в компании со своим почему-то до невозможности довольным замом.
Из торгового центра Михаил вернулся довольно скоро, с издевательской торжественностью вручив Ирине Сергеевне два фирменных пакета. Не совладав с любопытством, Ира заглянула внутрь и удивленно вздернула бровь: хоть Зотов, проявив небывалую галантность, деликатно избавился от ценников, она отлично представляла, сколько стоит подобная роскошь в стиле “смерть мужикам”.
— Неплохо живешь, товарищ майор, — съехидничала Ира, незаметно любуясь простеньким красным комплектом — этакая элегантная пошлость.
— Не жалуюсь, — ухмыльнулся Зотов и тут же нахально скользнул ладонью под и без того безнадежно помятую юбку начальницы. — Так на чем мы с вами остановились, товарищ полковник?..
***
— Лен, у тебя выпить есть?
Измайлова, так и не закрыв входную дверь, замерла, сжимая пальцы на ручке и удивленно воззрившись на Климова. Обычно невозмутимо-холодный майор сейчас выглядел так, точно его пыльным мешком пристукнули, а отряхнуть забыли. Выпить ему и вправду не помешало бы.
— Вадим, так что случилось? — уже сидя за столом на кухне, осведомилась Лена, с недоумением наблюдая, как всегда сдержанный коллега опрокидывает второй стакан алкоголя. “Ровным счетом ничего, кроме того, что Зимина, оказывается, спит с этим подонком”, — мысленно скривился Климов, вслух же заметил:
— Похоже, с тем планом мы пролетели, раз Зотов все понял, то наверняка себя обезопасил, не удивлюсь, если у него найдется парочка свидетелей, которые его видели совершенно в другом месте…
— Ты это к чему?
— Второго шанса у нас уже не будет, Зимина не позволит, — словно не слыша Лену, продолжал Вадим, — и даже просто увольнять Зотова при таком косяке не станет.
— С чего ты взял? — недоверчиво взглянула Измайлова. — Мне казалось, она сама будет только рада и воспользуется любым удобным случаем, чтобы…
— Они любовники, Лен, — не в силах выслушивать этот бред, перебил Климов, и что-то такое сверкнуло в его глазах, что Измайлова сразу поняла: это правда.
— Но… как… откуда?.. — забормотала ошарашенно, дрожащими пальцами откручивая пробку с бутылки. На трезвую голову подобную новость принять было очень сложно.
Климов молчал, хмуро рассматривая узор на скатерти. Стиснул руку в кулак, жалея, что некуда выплеснуть скопившееся отчаяние, непонимание и ярость; задыхаясь от душащей боли в груди, сдавленно, тихо и зло спросил:
— Идеи есть?
***
Телефон разразился нетерпеливой мелодией в тот самый момент, когда Зотов коснулся рукой золотистого корпуса, собираясь отправить мобильник обратно в сумку вместе с еще несколькими мелочами, рассыпавшимися по полу, когда они с Ириной Сергеевной, до невозможности увлеченные, едва не опрокинули тумбочку, так неудачно попавшуюся на пути. И, машинально бросив взгляд на экран, Михаил почувствовал, как все внутри сковало холодом бессильного гнева.
Так холодно, гулко и пусто.
И весь тот хрупкий, едва успевший выстроиться мир разлетелся вдребезги. Раскололся в крошево, превратился в осколочно-режущую пыль, царапающую начавшие было заживать шрамы. Эта въедливая, грызущая боль — откуда она?
Неужели ему не все равно?
Нет, черт возьми! Потому что та всколыхнувшаяся неуправляемая злость — на свои глупые надежды, на ее лживость и лицемерие, на то, что позволил себе вспомнить о чем-то нормальном и человеческом, — эта злость не могла возникнуть, если бы было иначе. Его не выкручивало бы от рвущейся внутри ярости при виде одной-единственной фотографии, возникшей на экране: Зимина, широко улыбающаяся какому-то типу.
Лживая сука.
И следом за вспышкой гнева — искренне недоумение: а чего он, собственно, так взбесился? Ведь и сам далеко не образец верности, даже семейные узы в свое время не являлись преградой. А теперь, осознав, что именно с этой женщиной ему не светит ровным счетом ничего, кроме редких совместных ночей, сам удивился тому, сколько протеста, возмущения и ревности — неужели и в самом деле ревности? — вспыхнуло в душе.
Потому что, черт побери, это его и только его женщина! И делить ее с кем бы то ни было, неважно, в постели или как-то еще, не только унизительно, но и больно, отчего-то неимоверно, оглушающе больно.
Он не позволит! Никто и никогда, кроме него, не должен быть рядом с ней, и неважно, на что ради этого придется пойти. Подставить, пригрозить, надавить — и не позволить никакому третьему лишнему разрушить это хрупкое равновесие. Всегда приходить на помощь, когда ей это нужно, быть искренним, если ей хочется, стать лучше, если это способно ее удержать — он пойдет на что угодно, если это поможет добиться цели.
— Ответить не хочешь? — второй настойчивый звонок раздался в тот самый момент, когда Зимина, вытирая волосы полотенцем, появилась на пороге спальни, игнорируя навязчивую трель. А после, задержав взгляд на экране, и вовсе отключила мобильный, тут же небрежно швыряя его в сумку.
— Это уже неважно, — бросила равнодушно, не изменившись в лице.
Актриса, мать вашу!
И уже унявшаяся было ярость затопила с головой. Бессилие — вот что раздирало ничуть не меньше ревности. Понимание того, что не в его власти заставить эту невозмутимую суку чувствовать хоть что-то, не в его власти пробить брешь в каменном безразличии и самообладании, возвращавшимся к ней каждый раз, как только покидала постель.