Болгария в это время уже была Советской республикой. Временный Революционный Комитет отправил письменное прошение о вступлении в Союз еще до входа корпуса генерал-лейтенанта Полубоярова в Софию.
* ОДАБ — объемно детонирующая авиабомба.
** Качинское высшее военно-авиационное училище лётчиков.
— Нет! Не Стамбул, не Константинополь, а Царьград!
Берия критически посмотрел на меня, но промолчал.
— Но, почему? — недовольно спросил Маленков.
— Просто потому, что наши предки так называли эту православную столицу, — спокойно ответил я, — поэтому пусть весь мир привыкает — Царьград.
— А ведь это пропаганда религии, — продолжал настаивать Георгий Максимилианович.
— Ни в коем случае, — тут же парировал Синельников, — это — пропаганда русского языка.
— А мы товарищи не торопимся? — решил прекратить перепалку маршал, — еще не взяли город, а уже собираемся переименовывать.
— У вас есть сомнения, Лаврентий Павлович, что возьмем? Впрочем, вы абсолютно правы. Делим шкуру неубитого медведя, — согласился я, — Товарищ Тимошенко, кто будет докладывать план операции, вы или начальник Генерального штаба генерал-полковник Василевский?
— Александр Михайлович, — тут же ответил министр обороны.
Василевский встал, взял указку, подошел к карте, висящей на стене, и прокашлялся перед длинной речью.
— Итак. Пока Германия собирает новую армию и подтягивает ее к линии фронта, чтобы она точно так же оказаться в окружении, мы решили ударить по Турции…
Глава 4
— Веру в бога нельзя поощрять. Но нельзя и запрещать.
Заявление Василия прозвучало в кремлевском кабинете во время очередного совещания ГКО и произвело эффект грома в ясном небе. Только один Синельников по возможности незаметно подмигнул Сталину.
— Это что, заменить политруков на попов в Советской армии? — как можно более язвительно спросил Жданов.
— Нет, конечно. Но вот запрещать нашим солдатам креститься перед боем не стоит, — спокойно ответил Вася.
— Может еще во время присяги пусть крест целуют? — секретарь Ленинградского обкома партии на глазах наливался желчью.
— А может быть вы, Андрей Александрович, юродствовать прекратите? — Василий посмотрел Жданову в глаза спокойным взглядом. Нет, это не был цепкий взгляд чуть прищуренных тигриных глаз его отца. Это был холодный взгляд прицелившегося снайпера, готовящегося мягко потянуть спусковой крючок. Жданов, уже начавший вставать, чтобы громко, в крик, изъявить недовольство этим выскочкой, этим мальчишкой, взявшим такую непомерную власть, захлопнул рот и грузно хлопнулся обратно на стул. Он понял, что еще одно-два слова, и за его жизнь не поручится уже никто. И когда этот щенок успел захватить власть? Ладно, эта молодежь, которую зачем-то Иосиф Виссарионович вытащил с самых низов, но почему молчит Маленков? Почему Мехлис, опустив глаза, уставился в пустую столешницу? Почему, наконец, Берия посматривает сквозь круглые стекла своего пенсне на всех каким-то даже немного довольным взглядом? Его что, все устраивает? Интеллигент паршивый!
Вася достал пачку "Лаки страйк", покрутил сигарету между пальцами и, взяв ее за самый кончик, вложил фильтр себе в тонкие губы. Голубой снизу и ярко-желтый вверху огонек газовой зажигалки завершил церемонию прикуривания. Длинная струя сизоватого дыма, и вот он смотрит на всех совершенно спокойно.
— Или я чего-то не понимаю, или многие из здесь присутствующих, — констатировал Сталин, — религия является частью национальной культуры народа. Запрещать веру в бога — это резать по живому историю. Подрывать веру народа в себя. И это сейчас, когда требуется сосредоточить все силы для победы над многочисленными врагами, для дальнейшего подъема народного хозяйства, для резкого увеличения нашего научно-технического отрыва от противника.