Ники! — задумалась она над предложением, с удовольствием разглядывая заправленные в сапоги мешковатые штаны супруга. — Прекрасно выглядишь, Ники. Как русский мужик.
— И ты тоже, любовь моя. Тебе так идёт этот русский сарафан, — сделал комплемент, выпустив душистый клуб дыма.
— Константин Петрович посоветовал переделать столовую, вернее, трапезную, под старину, — выдвинула царица встречное предложение. В такой обстановке и русский язык будет легче даваться.
— А что? — загасил в пепельнице папиросу Николай. Это же превосходно! — в волнении заходил по комнате, растирая ладонями виски. — А давай начнём с опочивальни? Представляешь, родная, расписанные русскими узорами стены, стулья из кремля выпишем и кровать под балдахином. В такой обстановке точно сын родится…
— Тогда, конечно, давай. А что такое опочивальня, Ники?
— Спа–а–льна-а-я, — растягивая слово, подошёл к жене, прижал к себе и поцеловал в губы.
Снежным вечером, перед самым Сочельником, Максим Акимович повёз семью кататься на санях и, уже намереваясь ехать домой, чуть не столкнулся с летевшими навстречу небольшими санями.
Только собрался обругать нерадивого кучера, как слова застряли в горле… Кучером был сам государь, в шубе на бобрах и высокой боярской шапке. Позади него, прикрыв ноги медвежьей полостью, барыней развалилась Александра Фёдоровна в собольей шубке и белой меховой шапке.
От самодержцев за версту веяло семнадцатым веком.
«Сочельник. Завтра Рождество. Вот славно–то! — Аким проснулся пораньше. — Вакации[3]. В гимназию идти не надо. А в соседней комнате спит брат. Целую неделю будем вместе». — Вытащив из–под кровати заранее припасённый барабан, прокрался на цыпочках в спальную Глеба и, набрав как можно больше воздуха в лёгкие, простуженным быком заревел: «Р–р–рота-а! По–о–дъё-ё-м!» — и, что есть дури, стал колошматить в барабан.
Проснувшийся, но не раскрывший глаза Глеб шарил рукой по полу.
«Сапог ищет», — выбежал из комнаты Аким и увидел у стены трясущегося, как заячий хвост, старичка–лакея с новым гимназическим мундиром в руках, а неподалёку от него державшуюся за сердце мадемуазель Камиллу.
Выскочивший с сапогом в руке Глеб сразу простил брату утреннюю побудку, с удовольствием разглядывая потерпевших.
— В гимназию собрались, дедушка, — ласково поинтересовался он, пожимая руку Акиму.
— Мсье Руба–а–анов! — наконец пришла в себя гувернантка. — Вы становитесь таким же несносным, как и ваш кадетский братец. Казалось бы, что вы должны влиять на него в положительную сторону. Мадам Светозарская…
Аким вежливо расшаркался с нравоучительницей, поклонился старичку–лакею, приняв из его дрожащих рук форму, и забросив барабан за спину, гордо удалился к себе, услышав вслед:
— Папа′ велели вам собираться, поедете с ним на рынок…
Умывшись, одевшись и на скорую руку попив чаю, братья побежали к каретному сараю наблюдать величественную картину запряжки в сани трёх вороных рысаков.
Молодой, под потолок, но с жидкой бородёнкой конюх, в красной рубахе и жилетке, с озорством притопывая ногами в валенках, открывал створу крашеных в коричневый цвет ворот. Другую створу, кряхтя и добродушно матюжась, открывал закутанный в тулуп и шапку до глаз, сторож.
— Пахомыч, ходчей отворяй! — хрипато советовал сторожу похмельный дворник в когда–то белом фартуке на измызганном коротком пальто.
— Да иди ты, Власыч, — вежливо посылал приятеля такой же похмельный сторож. — А то как пальну из берданы.
— Испужа–а–а-л! Метлой–то шваркну, куды пердана полетит, куды ты.
— Дядя Влас, отойдь, зашибу, — выкатил из сарая сани конюх.
— Ай да здоров! — с опаской попятился Влас Власыч. — Ванятка могё–ёт. Враз зашибёт, чертяка.
Ребята, отойдя немного в сторону, наслаждались церемонией, разглядывая висевшие в полумраке сарая на железных крюках хомуты и сбрую из тонких ремешков с серебряным набором, которую, встряхнув, взял Иван и понёс в конюшню.
Мальчишки побежали за ним и расположились по сторонам раскрытых ворот, из которых исходил тёплый лошадиный запах.
Вот заржал жеребец и затопал по деревянному настилу.
— Посторонись! — вывел его на улицу Иван, и любовно оглаживая и похлопывая по крупу, привязал ремнём к кольцу, привёрнутому к кирпичной стене сарая. — Близко не подходи, — предупредил ребят, направляясь за вторым рысаком.
Последним вывел постоянно фыркавшего и танцующего коренника.
— Тпр–у–у! Дьявол! — любовно оправлял гриву конюх. — Не балу–уй! — железной рукой стал запрягать коней.
В эту минуту из людской вышел кучер в треухе с тёмно–зелёным бархатным верхом, в чёрных, под стать коням, валенкам и бархатных зелёных шароварах.