Народу туда набилось — страсть. Здесь так же пили за Троицу и один из работников ловко бренчал на балалайке.
Кто–то его услышал из вышедших освежиться господ, и музыканта на некоторое время забрали наверх, в гостиную,
За этот час тишины, угощаясь чаем с пастилой, Аким узнал от няни, что на Троицу, после обедни, начинается веселье сельской молодёжи. Так же услышал о многих сельских традициях.
— Вот ведь какие дела, — вытерла нянька глаза, вспомнив перееданья старины глубокой.
Когда вернулся от господ пьяненький балалаечник, Аким ушёл в яблоневый сад, протянувшийся по склону горы вдоль берега Волги и, раскачиваясь в гамаке, провалялся до самого темна, мечтая о голубоглазой красавице, глядя в небо, слушая соловьёв и звуки рояля из дома.
В конце месяца ездили встречать на станцию в уездный городок, Рубанова–младшего с семьёй.
— Какой ты бледненький, брат, — обнимал Георгия Максим.
— Зато ты словно эфиоп загорел, — чмокнул руку Ирины Аркадьевны, с раздражением замечая, как Максим в обе щёки целует смеющуюся его жену.
«Слишком беспардонным стал в деревне. Весь этикет забыл. Нет на него мадам Светозарской или как там её…
— С уверенностью нахожу, что Ромашовка краше Рубановки, применил одну из профессорский штучек, дабы отвлечь брата.
— Чего-о? Да Рубановка лучше Петербурга, — возмутился Максим, но по задумке брата, отвлёкся от щёчек его жены.
Двенадцатилетняя Лиза чопорно протянула старшему кузену руку для поцелуя.
«Вот ещё!» — подумал тот, по примеру отца расцеловав её в щёки.
Следом налетел младший кузен, сбив с сестры соломенную шляпку.
«Деревня, что про него скажешь», — сделала она вывод.
Ирина Аркадьевна в это время тискала одетого в матроску семилетнеего Арсения и маленького Максима.
— Во, как подрос, — погладил по голове малыша Максим Акимович.
— Ну как столица? — сидя за столом на балконе, задал банальный вопрос старший брат.
— Страсть как пушки палили, когда девчонка родилась, — по–деревенски зачастил Георгий, мелко при этом крестясь.
Отсмеявшись, обсудили царскую невезуху.
— Вот у меня — двое сыновей, — похвалился Рубанов–старший.
— Тихо, тихо, — остановил его профессор, — понял, что ты хочешь сказать, но его величество сам пусть трудится, — оглянулся, нет ли поблизости детей.
— Как вам не стыдно, господа, — покраснела Любовь Владимировна, — один — генерал, другой — профессор.., и к тому же взрослые люди.
— Вот именно, что генерал, — развеселился чуть опьяневший Георгий Акимович, — кость, она и есть — кость! — постучал себя по лбу.
— А ежели на дуэль вызову? — обиделся старший брат. — Я, между прочим, академию кончил… Вот ответь, господин профессор, какова глубина устья Волги?
-???
— Молчишь? А Сены? Скажи, сколько пристаней от Рубановки до Астрахани?
— Может ещё сказать, сколько колец в носу папуаса из племени Ханги—Манги? — перебил Максима брат. — Зачем мне всё это нужно знать? Это вам, душечкам военным, особенно академикам, свойственно кичиться своей эрудицией… Как же. Зная, сколько колец в ноздрях, вы путём математических подсчётов определите, сколько в стране добывают металла, а ещё маленько покумекав, определите и число копей в армии Ханги—Манги и на какое расстояние их можно запулить.
— Зато вы, господа профессора, точно знаете, с какой ноги встал с постели Гоголь на третий день после написания «Мёртвых душ», и в каком кармане носил носовой платок Белинский.
— Мы служим народу, а вы — престолу! — отодвинул от себя тарелку Георгий.
— Ага! Как Петрашевский,[7] который ляпнул: «Не находя ничего достойного своей привязанности — ни из женщин, ни из мужчин, я обрёк себя на служение человечеству!»
— Да разве плохо служить человечеству?
— Господа, господа, перестаньте! Вы же не на студенческом диспуте, — попыталась разнять их Ирина Аркадьевна, но мужчины не слушали её.
— Оглянись, какая вокруг тебя красота, — обвёл рукой луга, далёкий лес и небо Максим. — Есть прекрасная проза. Великая поэзия… Вот и следует думать не о страждущем человечестве, а об умном, гармоничном, духовно развитом человеке, который поднимается ввысь, к Богу, а не опускается вниз, к земле, как Толстой. Благодаря таким вот опростившимся эстетам, мир катится в пропасть хамства и невежества, вместо того, чтобы взлететь к высотам культуры и красоты… А цветущая культура возможна лишь в сильном, могущественном государстве… Вот с того и идёт трагедия России, что русские дворяне с одинаковой гордостью носят ордена и кандалы…
— В этом не трагедия её, а благо! — перебил брата Георгий.
7
Петрашевский М. В. (1819 – 1867 г. г.) Основал в 1848 г. либеральный кружок, в котором состоял и Достоевский. В 1849 г. сослан в Сибирь.