Отпустив Мирского, Николай прошёлся по кабинету, в сердцах ударом ноги опрокинув стул: «Хорошо, что свидетелей вспышки не было, — сел в кресло и задумался. — Второй грех на мне. Ходынка и сегодняшний день. Но тогда люди подавили себя сами, а теперь это сделали — правительство и Я. Приказа стрелять не было. Речь шла о том, чтоб не допустить огромную толпу — Мирский назвал цифру в триста тысяч, в центр города, дабы пресечь погромы и беспорядки, наподобие Кишинёвских. Как теперь на Западе, а следом и наши либералы, назовут меня? — грустно улыбнулся, вновь закуривая папиросу. — Ясно, что не Николай Добрый… Главным виновником, разумеется, станет царь. Применишь оружие, и в глазах Запада преступник. Не применишь — тоже преступник. А как бы на моём месте поступили англичане, случись у них такая демонстрация. Да ещё во время войны?!
Через день он прочёл в газетах, что стал Николай Кровавый!
Прочла это и Александра Фёдоровна.
«Николай Кровавый.., — внутренне возмутилась она. — Да он даже маникюр запрещает мне делать: Пальцы как в крови, говорит… Крови человеческой не переносит и вдруг — Кровавый…»
Лондонская «Таймс» 11 января напечатала: «Теперь уже почти выяснено, что русское правительство нарочно предоставило движению развернуться, чтобы потом сразу дать кровавый урок. Николай Второй, как государь, не только пал, но и пал позорным образом».
А политический деятель Великобритании Рамсей Макдональд, в скором времени министр труда, назвал Николая человеком «запятнавшим себя кровью» и «примитивным убийцей».
Демократические депутаты в парламентах Италии, Франции, Германии заклеймили позором кровавый режим, собирая у российских посольств своих сторонников, идущих под лозунгом «Долой царизм!»
В 1916 году Николай Второй узнал, как лихо английское правительство подавило Дублинское восстание, возникшее во время войны. Не мудрствуя лукаво, подогнали к городу боевые корабли и из пушек стреляли по восставшим.., уничтожив в несколько раз больше народа, чем 9‑го января в Петербурге. И ничего… Никаких криков о кровавом английском режиме… И никого за это не отправили в отставку. И никто материально не поддержал, как в России, пострадавшие семьи… Расстреляли–то в королевско–парламентской Англии, а не царской России.
Особенно большой отклик события 9‑го января вызвали в еврейской среде.
Бобинчик—Рабинович, уплетая некошерную, но такую вкусную пищу, на чём свет стоит, материл царских сатрапов во главе с Николаем.
— Хаим, завтра идём поднимать местечковых евреев на забастовку. Товарищ Вольф—Кремер поручил созданному нами боевому отряду обеспечить её массовость, — обгладывал куриную ножку, запивая вином. — Велено обходить заводы и фабрики, а также мелкие мастерские, призывая прекратить работу.
— А если не прекратят? — поинтересовался Хаим, зная уже ответ.
— Нам не впервой, — раздухарился Бобинчик—Рабинович. — Лупцуй хозяев производств и несогласных бросить работу. Скажем ребятам, пусть смело выпускают пар из котлов на заводах, снимают приводные ремни механизмов.
А товарищ Ицхак напечатает листовки, призывающие к забастовке.
— Ты не учи, что мне делать, — разозлился Ицхак: «Во свиноед! Уже мной руководит».
В официальном сообщении, составленном по сведениям из больниц,
в чёрном квадрате поместили цифры пострадавших: 130 убитых и 299 раненых.
Тяжело перенёсший воскресные события Николай взял себя в руки, решив, что власть не должна капитулировать под давлением руководимой революционерами толпы, и согласиться на явно невыполнимые требования.
К тому же во время войны: «А пока следует усилить власть, придав ей даже диктаторские функции».
Не откладывая в долгий ящик, уже 11 января вызвал в Царское Село генерала Трепова, коего знал по отзывам Московского генерал–губернатора — как прекрасного обер–полицмейстера, и назначил его генерал–губернатором Петербурга.
Своим указом вручил ему неограниченные права в деле «охранения государственного порядка и общественной безопасности».
К вечеру этого дня из Парижа от латино–славянского агентства генерала Череп—Спиридовича в Россию пришло сообщение, что японцы открыто гордятся волнениями, вызванными усилиями их агентов и розданными деньгами.
Как выяснила разведка — Акаши, за американские доллары, на корню скупил все революционные партии и они плясали под его японскую дудку.
Узнав о назначении Трепова, окружение Гапона, в том числе и Горький, стали уговаривать его покинуть Россию, сохранив свою жизнь для будущей революции.