— Наверное, ваши тётушки и дядюшки с кузенами в Киевской губернии имеют честь жить… Вот привычка у офицеров Рассею–матушку на военные округа делить, а не на губернии.
Утром полковник вызвал офицеров в свою командирскую палатку.
— Всё выяснилось, господа, — с долей иронии произнёс он. — Оказывается, мы подчиняемся генералу фон–дер–Ляуницу, и должны идти на север, причём передать восемь сотен генералу Толмачёву. Так что, господа, в поход. Пойдём вдоль фронта, в двух верстах от линии соприкосновения, пока к стыку нашей и центральной армии… А дальше видно будет.
На стыке двух армий, у деревни Сухудяпу, отряд отбил атаку японцев, как написал в посланном в штаб корпуса отчёте Деникин, и стоял до подхода головной бригады.
Но в ночь, командир бригады генерал Голембатовский, без давления противника, отвёл бригаду за реку Хуньхе, и казаки с замиранием сердца наблюдали, как горят склады с продовольствием и рвутся снаряды, освещая ночное небо и грохоча на десяток вёрст.
Утром прибыл генерал Толмачёв и Павлов передал ему восемь сотен.
— Ну вот, господа, славная мищенская Урало—Забайкальская дивизия приказала долго жить, — сняв папаху, перекрестился полковник, прощаясь с офицерами.
Он, Павлов и Деникин со штабом и двумя сотнями остались не у дел.
Через несколько дней сотня Ковзика ушла в глубокий рейд по тылам противника, попала в окружение и, спешившись, отстреливалась от вражеской пехоты.
— Олег Владимирович, сейчас бы в университетской аудитории очутиться, — метнул гранату в сторону японцев Рубанов.
— А ещё бы лучше, Глеб Максимович, — прицелившись, выстрелил из винтовки Кусков, — Татьянин день отметить… Ничего-о, погуляем ещё, — вновь нажал на курок.
— Коллега, мне нравится ваш оптимизм, — выстрелил из нагана Глеб, вжавшись в землю от разрыва шрапнели над головой. — Господин вольноопределяющийся, вы живы? — поднял голову и осмотрелся.
— А что со мной сделается? Не страшнее, чем на экзаменах, — бравировал тот. — Но, по–моему, нам хана, как выражаются уральские казаки.
— Или амба, по словам их коллег из сибирских полков генерала Самсонова, — бросил ещё одну гранату в противника Глеб. — Последняя, — услышал стрельбу пачками, что свойственно больше русским, чем японцам и далёкое «ура-а».
— Какое приятное слово, — плюхнулся в снег рядом с ними Ковзик. — Откуда–то наши взялись… Шляются, где ни попадя. Фигнера не видели? — пригнувшись, побежал куда–то в пургу.
Через полчаса остатки сотни обнимались с русскими пехотинцами.
— Да вы хто, робяты? — вопрошал у запорошенного снегом стрелка бедовый казак со светлым чубом из–под висящей на ухе папахи.
— Мокшанские мы. Двести четырнадцатого полка, — простужено гудел солдат. — В окружение попали, стрельбу услыхали, а тут вы с врагом бьётесь. Батальон нас. Отход полка прикрывали и заплутались напрочь в этой Маньчжурии, в сопку её яти…
— Эк, метель закрутила, — поймал падающую с головы папаху казак. — А у меня лошадь убило. Пойду у начальства поинтересуюсь — седло брать или тут бросить…
Остатки батальона и сотни укрылись в распадке, дно которого покрывал глубокий снег.
Ковзик послал взвод на рекогносцировку.
— Это, наверное, последняя сопка из гряды. Мы–то шли сюда по равнине, — делился он знанием местности с комбатом. Чёрт знает, куда занесло, — наблюдал, как солдаты и казаки роют в снегу ямки и укладываются в них.
Чубатый казак, расковыряв сугроб до самой земли, разложил костёр.
— Сейчас, ваши благородия, чайком побалуемся… Ежели заварки, конечно, дадите. Снег для воды мой, заварка — ваша, — накладывал в чайник снег.
Рубанов залюбовался окружающими распадок соснами, ветви которых гнулись от нависшего на них снега: «Если заорать — эхо до самого Мукдена дойдёт, — мелькнула в голове ребяческая мысль. — А комбат прикажет расстрелять», — увидел скачущий к ним разъезд.
— На равнине японцы, — доложил командовавший разъездом старший урядник.
— Дорога одна — обойти их по сопке, — указал вверх, на величественный зимний лес, комбат, обращаясь, в основном, к Ковзику. — Ночью пойдём, — решил он. — Метель здесь переждём, люди и так намаялись… Пусть отдохнут. Вы с нами, господа? — глянул на подъесаула.
Тот надолго задумался.
— Одни не пройдём, к тому же у половины казаков лошадей поубивало.
— Как так? — удивился пехотный подполковник. — Специально по лошадям, что ли, японцы стреляли.
— Никак нет, ваше благородие, — встрял в разговор чубастый казак в съехавшей на ухо папахе. — Лежачими лошадями прикрылись и отстреливались, — скрипнул зубами, вспомнив своего рысака.