Эскадрон старшего курса с прискорбием узнал, что состоит не из «корнетов», а из беременных курсисток Смольного института не совсем благородных девиц.
До сведения эскадрона младшего курса великий князь довёл, что гарцуют они на хромых мулах, и что это не кавалерийский строй, а ряды беременных торговок зеленью.
После полевого галопа с препятствиями, пыльные благородные корнеты пришли, вернее, прискакали к выводу, что беременные курсистки, по статусу, стоят на ступень выше беременных чухонских торговок зеленью.
А вот у пехотных гвардейцев жизнь в главном лагере протекала скучно.
Николай Николаевич радовал только российскую конницу.
До середины июля, согласно многолетней традиции, занимались строем и стрельбой.
— Даже выпить не за что, — грустно сидели в просторной зале офицерского собрания за огромным, накрытым белоснежной скатертью столом, молодые офицеры, и со скукой глядели в распахнутые настежь окна.
— Господа! — встрепенулся Рубанов. — В Питере сейчас вовсю отмечают столетие со дня рождения адмирала Нахимова… Помянем морского старичка, — поднял бокал с вином.
Народ радостно откликнулся.
— Рубанов, — воззвал Гороховодатсковский, — вы же газеты от безделья обожаете читать… Предложили бы какой–нибудь не тривиальный тост… За винтовку Мосина, револьвер Нагана, за шашку…
— За полковника Ряснянского в гренадёрке, — подсказал Зерендорф.
— Вот именно… Сколько же за всё это можно пить?
— Давайте жахнем за белого, как собранская скатерть, представителя дудергофской пожарной дружины, козла Шарика, — с ходу предложил Аким.
— Да ну вас, Рубанов. Господа, давайте, как всегда — за любовь.., — поднял бокал с вином Буданов.
— За чью? — решил конкретизировать Аким. — За Ольгу пить не хотелось.
— Ну, например, за любовь великого князя Павла Александровича и Ольги Валериановны Пистолькорс…
«Опять Ольга», — вздохнул Аким.
— За эту любовь пить не стану, — возмутился Зерендорф. — Мало того, что у дамы фамилия, мягко говоря, дурацкая…
— А мне нравится, — отхлебнул из бокала Буданов, — смешаны пистолет с корсетом…
— … так ещё, — не слушал его Зерендорф, — устроила скандал, тайно обвенчавшись с великим князем в Италии. Все офицеры его осуждают.
— Зато дамы очень поддерживают дочку камергера Карповича, — вставил веское своё слово Гороховодатсковский. — Девичья фамилия госпожи Пистолькорс.
— А чего её поддерживать? — стал спорить Аким. — К тому же и имя мне не нравится…
— Муж этой дамочки — гвардейский офицер и адъютант великого князя Владимира Александровича, а она его бросила, — не мог успокоиться Зерендорф. — Так что император справедливо лишил своего дядю всех должностей, а ведь он гвардейским корпусом командовал, чинов и званий…
— Ну да. В прошлом году высочайше пожаловали чин генерал–лейтенанта, а теперь лишили чина, звания генерал–адьютанта и запретили въезд в Россию, — согласился с товарищем Рубанов.
— Не бросай гвардейских офицеров даже из–за великих князей, — задумчиво произнёс Зерендорф.
— Так за что пить станем? Давайте за гауптвахту, приют раздумий тяжких, — опорожнил бокал Гороховодатсковский.
— Господа! Прочёл в газете, что на московском скаковом ипподроме была разыграна барьерная офицерская скачка на две версты. В этой скачке на «Артемиде» князя Вадбольского ездоком был поручик Сумского полка. Пройдя около четверти версты «Артемида» упала, придавив седока. Поручик скончался… Выпьем за погибшего поручика, господа.
Офицеры встали, и молча выпили до дна.
— Ничего, — когда сели, произнёс Зерендорф. — Скоро «перелом», как гвардейцы называют переход ко второму этапу сборов — три–четыре недели будут проводиться манёвры. Вот уж повеселимся…
И до манёвров, и после, Рубанов старательно избегал встреч с Ольгой.
— Аким, ты чего не посещаешь одну, известную тебе дачу? — интересовался Зерендорф. — Дамы приглашают тебя…
— Служба! — весомо и коротко отвечал он, вальяжно развалясь в кресле с книгой в руках.
Да и на самом деле начал уделять службе больше времени, нежели остальные субалтерны.
Полковник Ряснянский в корне переменил мнение о молодом подпоручике, и ставил его в пример другим офицерам, даже Гороховодатсковскому, от которого по утрам частенько попахивало чем угодно, но только не чаем.
Офицерская молодёжь стала подозрительно коситься на Рубанова, особенно Зерендорф.
— Вот когда юнкером был, так себя вести следовало, — бурчал он. — Подводишь всё Павловское училище и бросаешь трезвую тень на меня, твоего старшего портупей–юнкера.