Официант, освободив поднос и взяв его подмышку, собрался уходить, подумав, что последний заказ высокоуважаемый инженер с двойной фамилией — Бобинчик—Рабинович, отменил, но тут же услышал окрик:
— Хаим… Вот такой кусочек, — обернувшись, увидел, что посетитель развёл ладони намного шире.
— Бобинчик, но ведь наш раввин запрещает есть осетрину, — язвительно усмехнулся товарищ.
— Бобинчик—Рабинович, — поправил его инженер. — Вот что я тебе скажу Ицхак… Наш раввин слишком стар и многое понимает превратно, — с аппетитом принялся за куриные потрошка. — Моя мама, — вновь закатил глаза к потолку, — часто готовила отварную осетрину… А как у неё получался хамин, — мечтательно почмокал губами, — мамочка брала филе курочки, помидорчики, хумус в зёрнах… Знай Ицхак, если хочешь, чтоб прошла сутулость, за сутки до приготовления хамина, не забудь замочить зёрна хумуса в воде…
— Учту, — пообещал худой, тоже закатив глаза к потолку. — А теперь давай поговорим не о кошерной пище, а о некошерных, запрещённых папенькой–царём делишках, — развеселил мордастого.
А тут ещё вошёл официант с приличным куском отварной осетрины.
— О-о, Хаим, как я тебя ценю и уважаю, — напыщенно воскликнул жирный Бобинчик.
«Прям с некошерным хряком сижу, — передёрнулся худой. — К тому же его любимая мамочка дальновидно назвала сыночка Гадом, что поросёнок Бобинчик трактует как «счастье», или «сын Яакова»… Сын свиньи», — разозлился сутулый.
— Мистер Бобинчик, и этот, Рабинович… Дворянская, прям, фамилия, — съехидничал худощавый, подумав: «А Гад воспринял за чистую монету, вон как горделиво напыжился, гад». — Умные люди в Златоусте крупное дело провернули… Только газеты поскромничали. Следовало число жертв до тысячи довести…
— Много, — подавился осетриной Бобинчик, — хотя бы — шестьсот…
— На восьмистах сойдёмся… и три тысячи раненых… Вот за границей бы завопили о кровавом Николашке… А главное, он ни в чём не виноват… Как во время Ходынки. Но кого это интересует…
— И так завопят… Эсеры, искровцы, европейские и американские рабиновичи… Всем Николай поперёк горла. А гефилте фиш я больше из сазана уважаю, а не из щуки, — добавил наболевшее.
— Да ешь хоть из некошерного сома, — рассердился Ицхак, — но дело разумей.
— Какое дело, — икнул Бобинчик.
— Зли православных. Разжигай в них ненависть к евреям…
— Чего? — даже перестал жевать обжора. — Я что, по–твоему, второй Павел Крушеван с его газетёнкой «Бессарабец». Вон какую подлую статью напечатал об убийстве в Дубоссарах православного мальчика. Евреи боятся на улицу выходить.
— Хм, — довольно ухмыльнулся тощий. — Хорошая злободневная статья. Я ему ещё одну подбросил. Об убийстве хозяином–евреем своей православной служанки.
— Чего? — поперхнулся Бобинчик. — Да тебя за это неделю кормить не надо, — пригрозил жуткой, по его мнению, карой.
— Православные поверят всему. Наивные и доверяют газетам, дурачки. А наши кишинёвские евреи — трусы. В Гомеле полмесяца назад был. Так там бундовский местный комитет первого марта организовал праздник, по случаю убийства царя–освободителя Александра Второго. И наших братьев полно пришло. Кто бы здесь, в Кишинёве, пришёл? То–то и оно. В Гомеле Бунд организовал военизированное формирование. До ста человек стрелять из револьверов учатся. Если что, сумеют дать врагу отпор… А наши? — презрительно сощурившись, отщипнул кусочек отварной осетрины.
Немного расстроенный нанесённым убытком Бобинчик, передвинул тарелку поближе к себе.
— Найди людей, и всячески оскорбляйте православных. В Кишинёве на 50 тысяч евреев приходится 50 тысяч молдаван, 8 тысяч великороссов, малороссов цыган и других гоев. Беси особенно молдаван. Южная горячая нация, и к тому же погрязли в православии. Нет бы, иудаизм исповедовали…
— Они–то иудаизм не примут, а вот многие евреи принимают крещение и становятся христианами.
— Да знаю, господин Бобинчик… да, да… Рабинович. Сам, поди, подумываешь православие принять, чтоб свинину жрать было можно, — рассмеялся тощий, и хотел ещё отщипнуть осетрины, но толстяк быстро запихнул оставшийся кусок в рот.
«За что ненавижу братьев–евреев, так это за жадность», — немного распрямившись, пожевал капустку Ицхак: