Капнист сделал предложение Александре Дьяковой, оно было принято, и в 1779 году отпраздновали свадьбу. Хемницер и Львов ухаживали за Марией Алексеевной с неравным успехом. Отвергнув чувство Хемницера, она выбрала Львова. Но тут встретилось препятствие: родители отказали Львову в руке дочери. Что оставалось делать бедным влюбленным? «Бежать» со Львовым Мария Алексеевна не решилась, однако в надежде на лучшие времена потихоньку с ним обвенчалась. Три года этот брак сохранялся в строгой тайне, и только в 1783 году родители, наконец, дали свое согласие и очень удивились, узнав, что дочь не стала его дожидаться.
Так породнились между собой друзья-поэты. Две сестры счастливо вышли замуж, а что касается третьей, Дарьи, то о ней речь еще будет впереди. Она также не вышла из дружеского кружка, собравшегося вокруг Державина в Петербурге, и впоследствии заняла в нем очень видное место.
Глава 6
«ОДА К ФЕЛИЦЕ» И «СОБЕСЕДНИК»
Весной 1783 года весь Петербург облетело новое слово — «Фелица». Громко говорили о том, что так называется ода, посвященная императрице, шепотом добавляли, что в ней досталось Потемкину, Вяземскому, Нарышкину, братьям Орловым — первым людям при дворе, знаменитым вельможам империи. Хвалили смелого автора, высказывали опасения за него: убережется ли от гнева осмеянных им фаворитов?
— Да где ж списать «Фелицу»?
— Ода напечатана в новом журнале «Собеседник любителей российского слова».
— А кто сочинил оду?
— Татарский мурза. Имени его не объявлено. Сказано, что переведена с арабского языка в 1782 году.
— Неужели с арабского?
Тот, кто брал в руки книжку «Собеседника», мог узнать об авторе побольше, прочитав заглавие оды: «Ода к премудрой киргиз-кайсацкой царевне Фелице, писанная — некоторым мурзою, издавна проживающим в Москве, а живущим по делам своим в Санкт-Петербурге». Однако внизу страницы редакция поместила маленькое примечание: «Хотя имя сочинителя нам и неизвестно, но известно нам то, что сия ода точно сочинена на российском языке».
Автором «Оды к Фелице» был Державин. Написав эти стихи, он сам подивился своей смелости. Правда, имена Фелицы и Хлора были взяты из нравоучительной сказки, сочиненной императрицей для своего внука Александра, но ведь Державина меньше всего тут занимали поиски «розы без шипов», добродетели. Он хотел в шутливой форме поговорить об очень важных вещах и высказать свое мнение по таким вопросам, о которых его не спрашивали. Как это могло понравиться при дворе? Неизбежны были новые придирки генерал-прокурора Вяземского, служить с которым становилось все труднее, — он терпеть не мог стихов и не раз говорил об этом Державину. Но ода, кажется, точно удалась.
Державин посоветовался с друзьями. Выслушав стихи, и Львов и Капнист в один голос сказали, что оду печатать нельзя, она рассердит вельмож, в ней затронутых, и принесет автору новых могущественных врагов, а их и так у него много. В благоразумии совета сомневаться не приходилось, и Державин запер рукописи в ящике своего бюро.
Год спустя ему, однако, пришлось открыть этот ящик в присутствии приятеля — соседа по квартире и сослуживца — Осипа Петровича Козодавлева. Тот сразу заприметил листы со стихами, пробежал несколько строк и упросил Державина дать ему рукопись хорошенько почитать самому и показать своей тетке, поклоннице поэзии. Под клятвенное обещание, что, кроме нее, никто стихов не увидит, Державин передал рукопись Козодавлеву и верно — вечером получил ее в целости обратно.
Казалось бы, тут и конец анекдоту, как вдруг Державин узнает, что оду читали в доме Ивана Ивановича Шувалова и слушали ее многие знатные гости. Он не успел сообразить, что делать с обманщиком Козодавлевым, пустившим в списках опасную для автора оду, как был позван к Шувалову.
— Оду вашу получил я под великим секретом, — сказал Шувалов, — но за обедом зашел разговор, что нет у нас еще легкой поэзии, подобно той, что во Франции славится. Не вытерпел я и, к вашей чести, прочел тогда вслух первое в таком роде на русском языке сочинение — «Оду к Фелице» — и всех убедил.
Державин в досаде молчал. Шувалов был старинный его благожелатель, и сердиться на него не следовало, но что будет, если ода станет известна при дворе?
А Шувалов продолжал:
— Теперь вашу оду требует к себе князь Потемкин, он узнал уж о ней. Как быть? Отсылать оду придется, так не выкинуть ли те куплеты, кои князя изображают? Гнев его опасен.
Но тут Державин не колебался.
— Ежели это сочинение уже известно стало, — сказал он, — то, когда вы его не пошлете или что-нибудь из него выкинете, князь в самом деле может подумать, что оно на его счет написано; но как оно не что иное, как изображение страстей человеческих, писанное без всякого намеренья, то я подписываю на нем свое имя и прошу отослать к требователю.
На том порешили, и Державин вернулся домой в тревожном состоянии духа. Он попросил Львова, бывшего своим человеком в доме близкого к императрице графа Безбородко, почитать ему между разговорами строфы из оды и выяснить его мнение. Безбородко стихи прослушал, а о мнении своем умолчал, потому что был осторожен и в придворной жизни весьма искушен.
Оставалось ждать, что скажет Потемкин и как примет стихи сама императрица, когда они дойдут до нее, только вот из чьих рук и с какой аттестацией?
Тем временем княгиня Екатерина Романовна Дашкова, только что назначенная царицей президентом Академии наук, вознамерилась издавать литературный журнал и собирала для него статьи. Державин узнал об этом от Козодавлева. Его стихов также просили.
Державин мало писал в этот год, занятый службой. Он собрал несколько стихотворений, напечатанных раньше в «Санкт-Петербургском вестнике», — оды «На смерть Мещерского», «К соседу моему», «На новый 1781 год», «На рождение в Севере порфирородного отрока», «Дифирамб на выздоровление покровителя наук», — исправил их и передал Козодавлеву для журнала. О «Фелице» Державин не напомнил, уверенный, что Дашкова знает эту оду. Хорошо бы, увидеть «Фелицу» в печати… Тогда не только Потемкин, но и публика могла бы о ней судить, что не понравилось одному — найдет признание у многих. Может быть, другими глазами, без предубеждения взглянет на стихи и императрица. Риск большой, но молчание, неизвестность хуже всего.
Дашкова рискнула. «Ода к Фелице» открыла первую книжку журнала «Собеседник любителей российского слова», и ее встретил восторженный прием читателей. Державин сразу же был награжден общим признанием, и те, кто считал себя затронутым в оде, предпочли делать вид, что они не обижаются на поэта. Ведь так свободно и колко он разговаривал не только с ними, а и с самой императрицей.
Имя Фелицы было образовано от латинского слова «Fеlix» — счастливый. Так именовалась царевна в сказке Екатерины II. В виде мурз, приближенных киргиз-кайсацкой царевны, он вывел ее придворных. Иногда называет себя мурзой и автор, подчеркивая свои слабости для того, чтобы оттенить достоинства Фелицы. Поэт обращается к царевне:
Это вопрос риторический, ответа на него не ожидается, да и что мог бы тут сказать Державин? И, оставляя эту тему, он переходит к описанию скромного быта Фелицы и буйных забав ее приближенных. Здесь было рассыпано много сатирических штрихов: Державин изображал прихоти и развлечения знакомых ему вельмож. Потемкин не мог не узнать свой неуравновешенный характер с частыми переходами от душевного подъема к беспричинному унынию и свой роскошный образ жизни в строфах оды: