Державин просил письменного указа об этом — на бумаге, естественно, такого приказания изложить не решились. Тогда, посоветовавшись с женой, он отправился в Царское Село с прошением об отставке.
Императрица не приняла Державина. Он хотел оставить прошение, но никто из секретарей, — а там было их несколько, — не согласился взять бумагу. Тогда Державин обратился к камердинеру, и он отнес прошение Екатерине. Та прочла и необычайно разгневалась: Державин положительно не давал ей покоя, от его претензий было невозможно избавиться! Припадок злости вышел сильный, государыне стало дурно, в Петербург поскакали курьеры за лучшими докторами и лекарствами.
Видя такую суматоху, Державин почел за благо убраться поскорее из дворца.
Срок его отставки для Екатерины еще не наступил. Скоро Державин вновь понадобился по делу, которое ему можно было поручить лучше, чем кому-нибудь другому. Требовалось срочно расследовать хищения в Заемном банке.
Банк этот возник всего несколько лет назад и выдавал дворянам крупные ссуды под их земельные владения. Там обнаружилась недостача шестисот тысяч рублей. Арестовали кассира, но по всему было видно, что деньги достались не ему одному.
В комиссию вошли, кроме Державина, петербургский генерал-губернатор и директор другого банка, Ассигнационного, а председателем ее Екатерина назначила главного директора обокраденного банка П. В. Завадовского, чья честность или, во всяком случае, распорядительность и потребовала строгой проверки. В выборе этой комиссии как нельзя лучше сказалась всегдашняя тактика Екатерины: она делала вид, что хочет строжайшего расследования и наказания виновных — для этого в комиссию включался Державин, а во главе следствия ставился главный директор Завадовский — его интересы требовали замять дело и возможно сократить огласку, чего, в сущности, хотела и сама императрица.
Это определило всю деятельность комиссии. Державин шаг за шагом распутывал банковскую аферу, выяснил причастность к расхищению Завадовского и других крупных вельмож, а комиссия всячески мешала ему установить истинных виновников кражи. Кассир Кельберг держал деньги в запечатанных пачках с надписью «10 тысяч рублей». Когда их стали вскрывать, там оказалась аккуратно нарезанная белая бумага. Обстоятельства дела показывали, что дирекция знала об этой уловке кассира — деньги запечатывались в плотно завернутые пачки с ее ведома. Но доказать это было трудно. Выяснилось далее, что после раскрытия кражи Завадовский перевез из банка в свой дом два больших запечатанных сундука. Что в них находилось? Ответить на это мог только сам Завадовский, но комиссия не имела права его допрашивать, а он, конечно, молчал.
Материалы следствия были переданы в сенат. Приятели Завадовского, и в первую очередь генерал-прокурор Самойлов, канцлер Безбородко и другие принялись замазывать дело. Расследование было объявлено неясным, требующим пополнения, произведены новые допросы, появились ложные свидетельства, и все приняло иной оборот. Екатерина назвала Державина «следователем жестокосердым» и оправдала директоров банка. Кассир Кельберг отделался незначительным наказанием. Вместе с ним было осуждено несколько его сообщников из числа мелких банковских чиновников. Крупных воров оставили в покое. Рассказывая об этом случае в своих «Записках», Державин замечает: «Вот с какою верностью служат приближенные к государю вельможи; то как можно ожидать от них общего блага?»
С горечью думал об этом прямой и честный Державин. Мысли понемногу складывались в строки пламенных и злых стихов. Державин писал о людях, которых близко узнал в последние годы и научился презирать. Он так и назвал свою новую оду — «Вельможа».
Знатный род, чины, случайное счастье еще не дают права требовать «почтения от граждан».
Напрасно думать, что пышной мишурой можно возместить отсутствие у вельможи личных достоинств:
Державин рисует приемную вельможи. В ней с утра собрались просители, ожидающие его пробуждения от сна. Кто эти люди?
Баловень счастья беззаботно нежится в постели, не думая о людях, ожидающих получить от него то, что требуется им по закону. Судьба их зависит от прихоти царского любимца. Голос поэта наполняется гневом:
Гром не грянул, Державин только призывал его в стихах на головы вельмож, но делал это с горячим чувством. «Да, такие стихи никогда не забудутся, — писал об оде «Водопад» Белинский. — Кроме замечательной силы мысли и выражения, они обращают на себя внимание еще и как отголосок разумной и нравственной стороны прошедшего века».
В 1794 году Державина постигло большое горе — 15 июля умерла его жена Екатерина Яковлевна, его любезная Пленира, Здоровье ее расстроилось еще в Тамбове, где она страдала лихорадками. Она с волнением переживала служебные неудачи мужа, силой воли заставляла себя держаться, а когда дела уладились — Екатерина Яковлевна надолго слегла в постель и поправиться не смогла.
Державин впал в глубокую скорбь. Жена была его верным другом и лучшим советчиком. Он жалел, что часто не слушал ее ласковых предупреждений, поступал опрометчиво и неразумно. Екатерина Яковлевна гордилась славой поэта Державина, она знала на память его стихи и часто читала их вслух друзьям за вечерним столом. И читала мастерски, так, как не мог прочесть сам Державин, всегда торопившийся речью и глотавший слова.
Екатерине Яковлевне он обязан тем, что стихи его, писанные в разное время, подчас на лоскутках бумаги, все сохранились и теперь были в полном порядке. Жена собирала их и переписывала в большую тетрадку, тайком от него. А когда во дворце стали настойчиво требовать от него похвальных стихов, которых написать он не мог, — Екатерина Яковлевна передала ему свою заветную тетрадь и научила, отдав их переписать, поднести императрице — многих ведь его сочинений она своего друга А. Н. Оленина нарисовать виньетки к каждому стихотворению, рукопись переплели, вышел красивый том. Это было первое собрание сочинений Державина.
В стихах на смерть Екатерины Яковлевны Державин изливал свое горе. Он писал их, забыв о поэтических правилах, так, как причитали в народе, как плакальщицы плакали по покойнику: