Подражал Державин и элегиям Сумарокова, их мрачному пафосу, гибко передававшему душевные страдания человека. Но сразу становилось заметным и различие между поэтами. Элегии Сумарокова носили отвлеченный характер, в них отображалось горестное чувство «вообще». Державин же пишет свои стихи по конкретному поводу. В стихотворении «Раскаяние» Державин с тоской вспоминает о месяцах жизни, проведенных за карточным столом в Москве, и глубоко скорбит о своем падении. Однако обвиняет при этом он не самого себя, а сетует на сборище соблазнов и «лабиринт страстей» — город Москву, как магнит притягивающий молодых людей к развратной жизни. Державин пишет:
Таким образом, уже в первые годы творчества Державин обращался к фактам своей личной жизни как к предмету поэзии, он принципиально признавал эту возможность и пользовался ею.
В жанре оды Державин шел вслед Ломоносову, но с первых шагов показал и свою самостоятельность. Так в «Оде Екатерине II-й», относящейся к 1767 году, Державин встает в позу независимого поэта, руководимого только истиной. Он демонстративно заявляет:
Муз сзывал Ломоносов, он стремился «на верх Парнасских гор» (оды 1742, 1746 годов и др.), ему и противоречит Державин:
лукаво спрашивает Державин, опять-таки метя в Ломоносова, и неожиданно для торжественной оды совсем в бытовой, добродушно ругательной интонации восклицает:
Эта простота, обыденность интонации заметно характеризует первую державинскую оду. Пока это еще не сознательное стремление сталкивать высокие и низкие понятия и слова, но естественное отличие стиля Державина, простого солдата, от принятых одических норм, от обычного классического словоупотребления,
В оде Державина обнаружились новые для этого жанра мотивы, и стало проступать коренное державинское начало, впоследствии столь отличавшее его в кругу современных поэтов.
В печати Державин впервые выступил в 1773 году с переводом и оригинальным стихотворением, напечатанными без имени автора. Во второй книжке сборника «Старина и Новизна», изданной В. Г. Рубаном, Державин поместил один из своих переводов с немецкого и напечатал отдельным изданием в количестве пятидесяти экземпляров оду на бракосочетание великого князя Павла Петровича.
Ода трактует, в сущности, любовную тему, и в ней, несмотря на ломоносовский характер ее основного тона, пробиваются интонации дружеского, семейного свойства. Заметен интерес Державина к картинным описаниям, к звукам и краскам, к фразеологии «высокого стиля»:
Но, подчеркивая «грандиозность» события — женитьбу наследника престола, Державин умеет сказать о том, что эти полубоги, в сущности, люди, которым свойственны обычные человеческие чувства:
Вслед за этим снова идут строфы торжественной оды, которая заключается утверждением в виде риторического вопроса: «Конечно, здесь живет любовь?»
С большой охотой Державин живописует световые эффекты:
Или:
Яркие краски, переливы драгоценных камней, чем будет так часто любоваться Державин в своих более поздних стихотворениях, привлекают его внимание уже в оде 1773 года.
Пусть условная и украшенная, природа эта не только декоративна. Она живет и звучит для поэта:
Позднее Державин пытался вернуться к этой оде и начал было переделывать ее. Он придавал большую точность строкам оды, больший смысл сравнениям и освобождал текст от усеченных славянизированных форм, но дальше первой строфы не пошел.
Державин медленно вырабатывал свой слог, литературную манеру, он пробовал силы в различных жанрах, отыскивая свою собственную дорогу в поэзии.
Глава 4
В ОГНЕ КРЕСТЬЯНСКОЙ ВОЙНЫ
В октябре 1773 года в Петербурге были получены первые сведения о волнениях яицких казаков. При дворе им не придали большого веса: народные возмущения вспыхивали то там, то здесь — слишком велики были тяготы крепостного крестьянства, — однако каждый раз войскам удавалось легко справляться с беспорядками. Самозванцы-императоры стали не в диковинку, и их не раз видала екатерининская Россия.
Но вскоре выяснилось, сколь ошибочна была недооценка новой вспышки народного протеста. Повстанцы захватывали степные крепости одну за другой и уже вели правильную осаду Оренбурга. Правительственные войска, выступившие против крестьянских и казачьих отрядов, терпели поражения. Грозное имя Пугачева облетело все уста. Успехи восставших могли открыть им прямую дорогу в центральные губернии, в Москву, а там держись дворянские головы! Сколько их уже полегло на востоке России!
Донской казак Емельян Пугачев, под именем императора Петра Федоровича поднявший восстание против дворян и царицы, был подлинным народным вожаком. Он обладал природным умом, огромной энергией, силой воли и отлично знал жизнь крестьянства и казачества. Работные люди и крепостные уральских заводов горячо поддержали Пугачева. Башкиры, удмурты, татары, киргизы, калмыки — многие тысячи людей угнетенных национальностей царской России присоединились к Пугачеву. Хорошо зная народные нужды, он каждому сумел обещать самое для него важное — уничтожение помещиков, землю «без покупки и без оброку», соль, рыбные ловли, оружие. Воззвания Пугачева и его атаманов, «царские манифесты», содержат, как определил Пушкин, «удивительные образцы народного красноречия, хотя и безграмотного».
В сентябре 1773 года Пугачев, поддержанный яицкими казаками, выступил в свой первый поход. Он двигался вверх по Яику — после восстания эту реку переименовали, она стала называться Уралом — и везде вербовал себе сторонников. Восстание разрасталось с каждым днем.
Екатерина II увидела опасность, грозившую империи, и приняла меры защиты от народного гнева. Нужного ей на роль главнокомандующего человека она нашла в лице генерала А. И. Бибикова. Ему уже приходилось усмирять крестьян на Урале, он действовал против польских повстанцев и пользовался доверием царицы. Недаром именно Бибикову приказала она руководить работами Комиссии по составлению нового уложения в 1767 году. Разговоры о законах своим чередом, а на случай перехода их через край — что ж, сильной руке Бибикова можно было довериться.