— Глянь! Глянь! Рябка с Рыжим поют! — отвлёк Трифона княжич, заметив двух знакомых котов, вставших друг против друга и утробно поющих свою сварливую песню. Оба выгнули спины, напружинились, животы набрякли, будто там по камню.
— Судятся, — усмехнулся Трифон. — Эти ни покаяния, ни Причастия не имут.
— Их в ад сошлют?
— Была охота возиться! Так простят, по недоразумению.
— Чо мелешь-то! — возник идущий рядом дьякон Прокофий. — По-твоему, и китов — в рай? У них душа-то есть разве?
— Котам тоже сны снятся, а стало быть, есть душа, по ему рассуждению, — возразил Трифон.
— Не слушайте его, чада, болтает незнамо что, — отказал котам в наличии души дьякон. Взял с земли щепку и швырнул в сторону судящихся. Рыжий дрогнул и побежал. Рябка, пользуясь его замешательством, пустился в погоню с самым решительным видом.
— А сто котов льва одолеют? — спросил Иванушка.
— Церковь уже. Будет о котах-то, — проворчал Трифон. — Одолевают, должно быть. Ну, Боже, милостив буди нам, грешным. Креститеся и входите по старшинству.
В храме уже началась литургия Василия Великого, дьякон Феогност глаголал ектенью, дошёл до моления о преосвященнейшем епископе Рязанском Ионе, честней пресвитерстве, во Христе диаконстве, о всём притче и людях.
— Слыхали? Говорят, Иона-то уже тут, — зашептали за спиной у Иванушки.
— Идёт ещё только, — возразил другой шёпот.
— А вона — не он стоит?
— И где?
— Вона, якобы мирянин, у самого крылоса, с бородою.
— Вона-вона, да не Иона! Это же гость нижегородский, Нередко.
— У ты! Обознался! А почто преосвященнейший к нам течёт?
— Мирить, знамо.
— Не бывать миру!
— Это ещё слепой сказал: поглядим.
— Какой слепой? Василий, что ли?
— Тихо ты! Вон княжонки-то!
Иванушка не выдержал, оглянулся и сердито посмотрел на шептавшихся. Те испуганно закрестились. Рожи бородатые! Небось-то, поди, тоже причащаться станут. Ему вдруг померещилось, будто это Рябка и Рыжий. А что, оборотились в людей да и припёрлись в храм Божий от нечего делать. Иванушка даже ещё раз обернулся и посмотрел на них. Те малость струхнули и ущученно отступили на полшага назад. Точно — они! Один как раз рыжий, а другой — борода клочьями, чёрными и серыми. Он хотел было сообщить о своём открытии Трифону, но сообразил — не поверит.
Тут в храме началось некое комкающееся движение, все заоглядывались, оглянулся и Иванушка. Озорных котов он на сей раз не увидел, а увидел, как в храм входят Ряполовские, Ощера, Руно, Русалка, Драница, Косой-Оболенский. Протоиерей Агафон возгласил из алтаря:
— Яко подобает Тебе всякая слава, честь и поклонение, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков.
— А-а-минь! — пробасили вместе с ликом, размашисто крестясь, вошедшие знаменитости, словно все тут только и ожидали ихнего аминя. Но в храме и впрямь от их присутствия воцарилось некое особенное удовлетворение. Хор запел «Благослови, душе моя, Господа». Пред иконами и аналоем на подсвечниках зажглось множество новых свечей и сделалось гораздо виднее. Семён Ряполовский подошёл сзади и вдруг взял Иванушку под мышки, заворчал: — Тришка, ты что же, вогул этакий, великокняжичей чуть не в притворе поставил!
— Куды ж мне их? — огрызнулся слуга. — На солею? Иль прямо в алтарь?
— Куды-куды! Кудырка! Ну-ка, православные, расступитеся! — Семён поднял Иванушку пред собою, понёс и поставил пред самою солеёю. Трифон, покряхтывая, точно так же доставил Юру. Дьякон Феогност вышел переодевшийся в новейший сгихарь, встал спиной к Царским Вратам и, неся пред собою кончик ораря так, будто боялся с него расплескать что-то, громко прогудел:
— Паки и паки миром Господу пом-м-м-м-молимся!
Иванушка подумал о том, что надо начать думать об Иисусе Христе и Богородице, но ему тотчас же сделалось и скучно, и жарко, и душно и захотелось поскорее отправиться кататься на санках на берег Оки. Вот если бы тут были матушка и батюшка, ради них не грех и потерпеть долгое церковное стояние, а тут ради кого? Разве что для Семёна? Семён расстроится, если княжичи не уважат сегодня Спасителя. Чистый четверг как-никак. Владимирский сребрик подарил. Лучше бы, конечно, что-нибудь другое... Иванушка с удовольствием принялся мечтать о том, какой бы ему хотелось подарочек. Перво-наперво хорошо бы гаковницу или кулеврину, такую, чтобы совсем как настоящая, но только всё же детская, лёгкая. Пусть бы и сама стреляла, без запала, без стрельного пороха, а так — насыплешь в неё гороха или, ещё лучше, мелкого камушка, прицелишься и бьёшь по воронам. Разумеется, чтобы только ворон сшибала, а людям никакого вреда не делала. Хотя нет, плохим разбойникам, иудам, пусть. Литве, татарам. Шемяке глаза прострелить. Можно бы и на охоту с нею. Пока все тетиву у лука натягивают, он борзо прицеливается — бух, и зверь лежит, наповал.