Приходил и мастеровой народ, но тоже предерзкий, без страха ступавший на крыльцо.
— Да, да, — говорил Иван Алексеевич, — кхм, кхм…
Комнатные люди Ивана Алексеевича сбивались с ног. Стол в гостиной уставлен закусками, водками, настойками. Табачный дым — столбом. Невиданное дело. Какое уж благолепие, какая тишина? Дворовые девки хоронились в чуланах. Опасались — народ нахлынувший и юбки может ободрать. Уж больно размашисты были и смелы. Странные слова звучали в доме: форстеньга, стаксель, триселя. Или вообще как пушечный выстрел: бом-бом-кливер.
Иван Алексеевич морщился и родным запретил выходить из дальних комнат. Жена его, купчиха смирная и набожная, и за ворота-то боявшаяся выйти, крестилась, шепча сухими губами: «Пронеси, господи, басурман нашествие». Мысли у нее совсем спутались, не знала, что и делать. Ключи от кладовых отдала старшему из комнатных людей и отсиживалась, как в крепости, в светелке под крышей. Но и сюда — нет-нет, а долетали снизу странные слова и шумы да стуки.
Григорий Иванович, отмахиваясь от табачного дыма, вел с приходившими длинные разговоры. Сманивал мореходов и кораблестроителей на восток. Смущал.
— Это так только повелось, — говорил горячо, — считать, что англичанин да испанец на море крепки, а я вот думаю — русский мужик не слабее. — Сидевшие за столом капитаны мяли бритые подбородки, поглядывали друг на друга. — И держава Российская, — напирал Григорий Иванович, — по всем статьям морская.
Капитаны тянулись к штофам, наливали хорошие стаканы и по морской привычке, не глотая, опрокидывали огненное питье в глотки. Глаза наливались молодечеством. Развязывали шарфы, садились плотней к столам, стучали кулаками. Петра Великого вспоминали, называли имена известных мореходов.
— А море какое на востоке, — все нажимал и нажимал Григорий Иванович, — глянешь — дух захватывает. Там только и показать русскую удаль.
Манил людей, сам загорался, и оттого слушавшие его начинали понимать: а и вправду, чего сидим на истоптанных берегах, чего ждем, идти надо — счастье свое искать.
От выпитого вина, от лихих слов некоторые до того воспалялись, что уж и сидеть за столом не могли, вскакивали, ходили по комнате, размахивали руками, будто бы уже стоя на мостике под неведомыми звездами.
— Постойте, — говорил Григорий Иванович, — малое время пройдет, и мы из северных сибирских рек выйдем в океан Ледовый и проложим дороги к самой матерой земле Америке. — Говорил уверенно. — И южными морями на восток будем ходить. Прямо из Балтики и в Камчатку.
Капитаны таращили глаза: такое невиданно. Слова купца волновали, раззадоривали, соблазняли.
Среди русских людей довольного жизнью своей редко встретишь. Все чего-то свербит у русского мужика. А все отчего? Неспокойная он душа. Ему дело, дело надо огромное, и чтобы он горел в этом деле. Вот тогда он ходит гоголем.
Григорий Иванович словами, как огнивом, выбивал искры жаркие и сыпал их на души людские. Дом на Грязной улице бурлил. Григорий Иванович, надувая жилы на висках, рассказывал о походах дальних, о штормах, о землях, впервые увиденных людьми. Вот тут-то и звучали слова, заставлявшие опасливо щуриться Ивана Алексеевича: бом-бом-брамсель и даже бом-бом-бом-кливер. Капитанам виделись нехоженые дороги. Смущающие речи вел Григорий Иванович, и какая душа навстречу им не раскрылась бы? И решили капитаны сниматься с якорей.
Екатерина сама растапливала камин для утреннего кофе. Приготовление напитка сего императрица считала высоким искусством, которое познается немногими. Безусловно, это была ее причуда, возведенная в ежедневный ритуал. О том, что она собственноручно растапливает камин и собственноручно готовит кофе, императрица упоминала в своей переписке с великим Вольтером. По утрам в ее личные апартаменты, в специальной корзине приносили тонко наколотые, подсушенные лучины, в камин ставился бронзовый треножник, в серебряном кувшине подавалась вода. Священнодействуя, Екатерина сыпала темно-золотистые, крупно размолотые зерна в прозеленевший медный кофейник. Внутри кофейника на палец наросла гуща, Екатерина считала, что многолетняя накипь придает особый вкус любимому напитку.
В это утро, как только под старым кофейником вспыхнул огонь и Екатерина убедилась, что лучины занялись ровно, она повернулась к стоявшим у дверей Безбородко и графу Воронцову.
— Любезный Александр Романович, — сказала она, — я попросила месье Безбородко дать справку о размерах земель, занимаемых империей. Я еще раз убедилась, что в новых открытиях нужды нет, ибо таковые только хлопоты за собой повлекут ненужные.
Лицо Александра Романовича загорелось румянцем. Он хотел возразить, но императрица остановила его взглядом.
— По рассуждению своему, — продолжила императрица, — американские селения — примеры не суть лестны, а паче невыгодны для матери нашей родины.
Не успел Александр Романович ответить, как императрица повернулась к камину и склонилась над кофейником: вот-вот должна была закипеть вода. Екатерина взяла поданные камердинером каминные щипцы и развалила под треножником пылающие лучины. Пламя опало. Под кофейником рдели лишь жаркие угольки. Золотой ложечкой Екатерина начала помешивать закипающую гущу. В эту минуту для императрицы не было ничего более важного, чем шапкой поднимающаяся над кофейником пена.
Александр Романович следил за каждым движением императрицы. Глубокие морщины на лице графа прорезались с еще большей отчетливостью, лицо его словно осунулось.
Комнату заполнял пряный, сладкий запах закипающего кофе. И этот запах был как-то по-особенному неприятен графу.
Екатерина оборотилась к Воронцову:
— Двести тысяч на двадцать лет без процентов просят мореходы ваши? Подобный заем похож на предложение того, который слона хотел выучить говорить через тридцать лет и, будучи вопрошаем, на что такой долгий срок, сказал: за это время либо слон умрет, либо я, либо тот, который дает денег на учение слона. — И Екатерина с улыбкой погрозила тоненькой ложечкой графу.
Склонившись над кофейником, она продолжала улыбаться.
«Да, но не корысти для настойчив я в своих требованиях!» — подумал Александр Романович.
Безбородко безмолвствовал. Губы его были сложены в неопределенную гримасу.
«Нет, не корысти для», — еще раз подумал граф. Он вспомнил о Московском княжестве, крохотном в сравнении с Литвой, Золотой Ордой и Новгородской республикой. Только в середине шестнадцатого века Иван Грозный взял Казань, а уже к середине семнадцатого века русскими людьми была пройдена Сибирь и большая часть Востока Дальнего. За сто лет было создано самое крупное в мире государство. Нет, граф Александр Романович знал, на чем настаивал, и долг свой понимал перед державой.
— Ваше величество, — сказал он, глядя на склоненный затылок государыни, — земли американские к славе империи послужить могут, ибо богаты они не только зверем, но и металлами, углями и иными ископаемыми полезными. — Голос его стал тверже. — Просьбы мореходов весьма разумны и более чем скромны. Прежде всего они просят, дабы на земли, ими освоенные, другие промышленники без их ведома и дозволения не ездили и в промыслах их ущерба, а паче в их учреждениях расстройки не делали. В сем их прошении заключается не единая их польза, но общая, весьма важная и достойная.
Екатерина выпрямилась. По тому, как поджались у нее губы, можно было определенно сказать, что императрица раздражена настойчивостью графа. Четко и раздельно выговаривая слова, она сказала:
— Указ, силою коего были бы предохранены мореходы от всяких обид и притеснений, излишен — понеже всякий подданный империи законом должен быть охраняем от обид и притеснений.