— Думай не думай, — напористо говорил Михаил Голиков, — но раз Курильский пролив миновали, торопиться надо к островам Алеутским.
Самойлов промолчал, хотя разговор ему не нравился.
Измайлов, отхлебывая глоточками чай, сказал мягко:
— Мастерица ты, Наталья Алексеевна, заваривать! Уважила.
Помолчали. Измайлов продолжил:
— Ветер, ежели на Алеуты идти, — противный нам. Трудненько будет. Людей изведем. Измотаем вконец.
— А как идти? — наступал Голиков.
Измайлов ему:
— Ты чай, чай пей. Остынет. Пущай вон Константин Алексеевич скажет. Он нам с тобой не чета, по океяну многажды ходил.
Но Самойлов и сейчас промолчал.
— Да, ветер непопутный на Алеуты, — сказал капитан «Симеона и Анны» Дмитрий Иванович Бочаров.
И Олесов, капитан «Святого Михаила», согласился с ним. Сидели они рядом. Бочаров высокий, с решительным и открытым лицом, которое говорило: прикажут — пройду и через огонь. Олесов не выглядывал столь решительным человеком, но видно было — если доведется рисковать, он проявит мужество и смелость.
Голиков усмехнулся.
— Мы, — сказал он, — бобров бить вышли, зверя морского. Компаньоны-то по головке не погладят за проволочку!
Хозяйский племянник чувствовал свою силу. Он помнил наказ Ивана Ларионовича: «Ты поглядывай там, наш интерес блюди».
— Миша, — сказал вдруг Самойлов с рундука, — не гони. Компаньоны компаньонами, а зверя с умом бить надо. Бобер дорог, но и жизни людские не пустяки.
Олесов достал карту и расстелил на столе. Фонарь с крюка сняли, поставили на стол. Головы склонились.
На полях старой карты приписки разными почерками и чернилами. Были и такие, что едва видны. Здесь все беды капитанские: где и какие течения, какие рифы, приметы, привязанные к местам. Корявым пальцем Измайлов водил по карте:
— Вот Алеуты. А ветер сейчас вот какой. В бейдевинде идти надо. А лавировкой сколько миль намотаем лишних? А не дай бог шторм?
— Пуглив ты что-то стал очень, — заметил Михаил.
— Не пуглив я, но башка у меня на плечах пока есть!
И быть бы большому лаю, но Шелихов властно сказал:
— Хватит, уймитесь.
Невесело получилось, не того от совета хотел Шелихов. Вот так всегда: хочешь одного, а выходит другое!
— Думаю, так, — начал Самойлов и спустил ноги с рундука. — К острову Беринга идти надо. Там осмотримся и определимся по погоде и ветру.
Все слушали с вниманием. Но Константин Алексеевич вновь замолчал. Вперед сунулся Олесов:
— Ну, ну, — подбодрил его Шелихов, — говори.
— Да, вот, — начал несмело Олесов. Скромный был мужик. — Ватага у нас хорошая, ничего не скажешь. Но мужики в лямку морскую еще не втянулись. Руки многие побили. На ванты лезет и кровью же их пятнит… Вот как… — И уже уверенно закончил: — С противным ветром сейчас нам не уйти далеко.
— Все, — сказал тогда Шелихов, — к острову Беринга идем всей флотилией. Там оглядимся. А перед компаньонами, — он взглянул на Михаила Голикова, — я отвечу.
Стуча каблуками по трапу, капитаны вышли на палубу. Тихая ночь стояла над морем, небо высвечено звездами. Полная луна висела над горизонтом. Чуть в стороне от нее две звезды, как два сияющих глаза. От луны море играло бликами. У борта галиота на волнах качались байдары. Из байдар были слышны голоса.
— Ну, — сказал Шелихов, — с богом.
И пожал руки Бочарову и Олесову.
С борта спустили веревочный трап. Первым через борт, царапнув ботфортом, полез Бочаров, за ним Олесов. По воде зашлепали весла. Байдары ушли в море, к темневшим галиотам.
Шелихов, взявшись за влажные ванты, смотрел вслед байдарам. Вода, срываясь с весел, вспыхивала в лунном свете текучим жемчугом.
— Не нравится мне ночь, — сказал Самойлов, — не нравится.
— Тихо вроде бы, — глухо ответил Измайлов.
— Да вот то-то и не нравится, что очень уж тихо.
— Дзынь! — ударил колокол на «Симеоне и Анне».
— Дзынь! — звонко откликнулся «Святой Михаил».
И густо, басовито ударил колокол «Трех святителей»:
— Дзынь! Дзынь!
С моря потянуло сырым и знобким ветром.
Шелихов проснулся от великого шума и топота ног над головой. Сунулся за сапогами, но корабль вдруг так качнуло, что он головой вперед слетел с рундука.
— Гриша, что это? — тревожно вскрикнула в темноте Наталья Алексеевна.
Шелихов, шаря руками, отыскал сапоги. Бормоча крепкие слова, кое-как обулся и кинулся из каюты. Услышал: скрипит корабль, шпангоутами опасно потрескивает.
Галиот вновь качнуло. Шелихов вылетел на палубу пулей. По лицу хлестнуло ветром. Григорий Иванович увидел необычно зеленое море, стремительно летящие барашки волн и вдали галиот «Святой Михаил». На вантах галиота висели люди, убирая паруса.
На мокром лице Измайлова усы поникли сосульками, но глаза были бойкие, страху в них не чувствовалось.
— Шквал, — крикнул он Шелихову, — сейчас еще ударит!
Паруса на гроте и фоке «Трех святителей» были зарифлены, только прямые паруса на бушприте, вынесенные вперед, держали судно носом к волне. В вантах свистел ветер.
— Шторм идет! — прокричал Измайлов и, оборотившись к мужикам, заорал: — Крепить все на палубе! Люки задраивать! Леера тянуть!
Шелихов огляделся. Галиоты «Святой Михаил» и «Симеон и Анна» под сильным ветром уходили на север. «Святой Михаил» шел с большим креном на левый борт. На галиоте «Симеон и Анна» с фок-мачты сорвало брамсели, паруса бились на реях изорванными лоскутами.
Море было изумрудно-зеленым и словно горело. По волнам метались пенные полосы.
Новый шквал с грохотом и воем обрушился на «Три святителя». Сбитый волной, через палубу пролетел ватажник, сильно ударился плечом о колонку рулевого колеса и скорчился у ног Шелихова. Григорий Иванович живо к нему наклонился. Это был Степан. Черную повязку сорвало, и Шелихов увидел багровый шрам клейма. Все лицо у Степана было залито кровью. Шелихов выхватил из кармана тряпицу, но новая волна, хлестнув через борт, потащила обоих по палубе. И быть бы Степану в море, не удержи его Григорий Иванович у фальшборта.
Галиот подняло, но он все же перевалил через вал и, ухнув обнаженным днищем, покатился вниз.
Шелихов с трудом поднял тяжеленного Степана, безвольно повиснувшего на руках, и понес к трапу в трюм. Навстречу кинулась Наталья Алексеевна, помогла удержать Степана, снести в каюту.
Шторм разбушевался, волны захлестывали палубу. Галиотов «Святой Михаил» и «Симеон и Анна» не было видно. Валы ходили выше мачт. Несмолкающий гул, грохот и вой стояли над морем. Галиот мотался из стороны в сторону.
Измайлов приказал привязать себя накрепко к мачте. Он сильно расшибся о борт.
Пошел дождь, потом по палубе застучали, запрыгали изрядные, с голубиное яйцо, градины. По палубе, как по льду, катались ватажники. Редко по здешним местам бывало, чтобы в начале сентября да град.
Особо ярый вал сорвал с палубы байдару. Одному ватажнику голову повредило, другому вышибло плечо. Байдару закрутило на волнах, как щепу, и унесло.
Зашибленных поволокли вниз. Григорий Иванович увидел, как из люка лезет Степан на палубу. Приседая, он побежал к своему месту у фок-мачты. Глаза у него от злости были белыми.
Новый вал налетел, и Шелихову уже стало не до Степана.
Измайлов сорванным голосом засипел:
— Право руля!
Шелихов оборотился к рулевому. Тот лежал грудью на рукоятях колеса и хрипел от натуги. Шелихов метнулся к нему и навалился на рукояти. В спине что-то хрустнуло. Колесо подалось, и галиот развернулся к волне носом.
Шторм пролетел. На носу галиота зазвонил колокол.
— Туман, — сказал Измайлов. — Видишь, Григорий Иванович?
Капитан стоял рядом. Шелихов увидел — с востока ползла белая клубящаяся стена, закрывая и море, и темнеющее небо.