– Ты не сердишься?
– Что ты! Я страшно рад.
– Я тебе не буду в тягость. У меня деньги есть на гостиницу.
– Не надо никаких денег. Ты будешь жить у меня в номере. Пройдем мимо швейцара, да и все. У меня вообще идея, чтобы ты осталась до послезавтра. Послезавтра мы уезжаем. Еще два дня и две ночи. Самое прекрасное на свете – когда ты рядом с любимым. А мы рядом. Я раньше не знал тебя и был безлюдный. То есть без Люды. А если б мы сегодня расстались, я был бы обезлюдевший. Лишенный Люды.
– А сейчас ты какой?
– Сейчас я прилюдный. Сейчас мне хорошо.
Мы целовались уже без всякого стеснения.
– Можно поздравить молодых с первым выяснением отношений? – спросил Саша.
– Поздравляй, – ответил я. – Мы наконец-то нашли каждый свою половинку. Назло всем проискам судьбы. Так что если у тебя есть совесть и немного денег, ты можешь отменить концерт и выставить шампанское. За нас.
Он сделал вид, что не понял тонкого намека. А концерт, между прочим, не получился. Похоже, мы с О.А. перегорели по дороге. Каждый с отвращением отбывал номер. Аплодисментов почти не было. Мы, как говорят в актерской среде, «прошли под шорох собственных ресниц». О.А. простительно, у него, в общем-то, запланированный провал, а я не спас. Эмоционально выдохся. Стоял, как утюг. И настроение у всех испортилось. Мы рано привыкли к трудовым победам.
16.
С милым рай и в Шалаше.
(Приписывают Г.Е. Зиновьеву, скрывавшемуся с В.И. Лениным на ст. Разлив)
А потом снова была ночь, волшебная и прекрасная…
17.
– Ты не хочешь, чтобы я сегодня ехала с вами? – спросила Людмила.
Я замялся. Было неловко, что она так сразу угадала мое настроение.
– Видишь ли, – осторожно сказал я, – у меня такая работа. Хорошая она, плохая или никакая – другой вопрос. Я хочу ее делать так, чтобы было не стыдно. Иногда у меня получается. Иногда нет. Вчера не получилось. Во многом из-за того, что ты сидела в зале. Я думал только о тебе и ни о чем другом. Мне очень сложно так выступать. И потом сегодня последний концерт. Самый ответственный.
Тут я, конечно, лукавил. Последний концерт редко проходит удачно. И отношение к нему, обычно, легкомысленное. Чаще всего он бывает «зеленым». То есть как бог на душу положит. Со всеми возможными накладками и посильной лептой каждого в общее игривое настроение. Сказывается близость отъезда. Спихнуть – и с плеч долой.
В Кишиневе Илья сорвал голос и последний концерт вел Мурай. Мы выходили прямо из зала. Андрей старался, чтобы нам тоже было весело. Сережу, например, он объявил так:
– Выступает такой-то… Вон он, кстати, сидит. Уже к кому-то клеится. Я думаю, он что-нибудь нам почитает. Ну что, Сережа, будем выступать или глазки строить?
Мы почему-то смеялись громче остальных…
А вот то, что я себя хуже чувствую, когда в зале сидят знакомые, – это точно. Многие выступающие, наоборот, стараются приглашать как можно больше «своих». Поддержать, помочь раскачать зрителей. Меня такая поддержка не вдохновляет. В глубине души я всегда жутко боюсь возможного провала. При ненужных свидетелях боязнь обостряется. Мне неловко идти по накатанной колее. Предлагать вчерашнее блюдо. Говорить то, что они уже слышали. При этом играть в естественность и полет фантазии. Я начинаю лихорадочно что-то менять. Комкаю свое выступление. Говорю каким-то суконным языком и пропускаю ударные репризы. А новые изобрести не так-то просто.
У меня был устный рассказ, который складывался в течение нескольких месяцев. Про кафе. Оно якобы стоит напротив гостиницы «Советская» и потому в народе зовется «антисоветским». Обычное кафе с обычным репертуаром: кофе, булочки, пирожки с летальным исходом (выражение Аркадия Спички). Высокие круглые столики, за которыми едят стоя. И вот я там пью кофе и наблюдаю следующую картину. Открывается дверь, входит похмельного вида мужчина, и в руках у него «маленькая». Для тех, кто не знает – бутылка водки в четверть литра. Чекушка. Чувствуется, что он интеллигентный человек. Ему хочется поправить здоровье в нормальных стационарных условиях. Он решительно подходит к одному из столиков. Столик, как обычно, завален грязной посудой. Мужчина осматривает посуду, ищет стакан. Стакана нет. А на столике стоит вазочка. Пластмассовая вазочка желтого цвета – для салфеток. Мужчина берет салфетки, выбрасывает их. Открывает «маленькую», быстро переливает ее содержимое в желтую емкость, прячет пустую бутылку в карман. Делает короткий выдох и хватается за вазочку. А она привинчена к столику.
Кафе, конечно, превращается в комнату смеха. Все смотрят и ждут, что он будет делать. Он берется за столик и пытается его наклонить. А столик привинчен к полу.
Народ уже просто катается со смеху. Но мужчина оказывается достаточно сообразительным. Он бежит к стойке. Берет ложку, сгибает ее. И начинает свой драгоценный продукт блаженно вычерпывать.
Года три эта история служила мне палочкой-выручалочкой. Тем более, что страна в это время из последних сил боролась с пьянством. Теперь мы, похоже, переключились на борьбу с едой. Позволить себе взять булочку в кафе могут только отчаянные кутилы. Рассказ потерял актуальность и перешел в разряд старинных легенд и преданий.
Кое-как я уговорил Людмилу остаться. Ей безумно хотелось поехать со мной и разочароваться еще раз. Чтоб уж совсем вдребезги. Меня такая перспектива не слишком радовала. Да и Саша с О.А. после вчерашнего концерта заметно охладели к нашей любви. Они рассматривали ее как отвлекающий от работы фактор. «Сегодня на выступлении ты был пустой», – сказал Саша, прощаясь. То есть они бы предпочли, чтоб я влюблялся в какое-то другое время.
– Подожди меня здесь, – говорил я. – Отдохни, посмотри телевизор. Поспи немного.
– Мне без тебя будет грустно одной.
– Что значит без меня? Ты же чувствуешь, что я с тобой. И я чувствую, что ты рядом. Мы вместе.
– Я тебе еще не надоела?
– Ну что ты. Ты прелесть. Я люблю тебя. Сам себе завидую, что ты моя.
– И я люблю тебя.
– Ты моя милая девочка. Как тебя мама звала в детстве?
– Люся.
– Я тебя тоже буду звать Люся. Люсенька. Малыш. Не сердись на меня. Я не хочу тебя обижать. Мы успеем чуть-чуть соскучиться, и нам будет так хорошо после этой недолгой разлуки. Мы с наслаждением набросимся друг на друга.
– У нас есть возможность наброситься прямо сейчас… До твоего отъезда.
– Тогда я пошел.
– Куда?
– Запирать дверь.
В автобусе народ из деликатности не поинтересовался, где Люда. Само собой выходило, что я поступил по-мужски и поставил общественные интересы выше личных. Хотя я не считаю, что это был мужской поступок. Я ведь поддался обстоятельствам. А настоящий мужчина должен их преодолевать. Действовать нестандартно. Сережа как-то рассказывал случай из жизни литинститута. Там получают знания дети разных народов. Одним из важнейших предметов считалась марксистско-ленинская философия. Экзамен принимала язвительная женщина средних лет. Сережа сдавал вместе с приятелем, уроженцем маленькой горной республики. Тот плохо говорил по-русски и еще хуже учился. Сережин приятель пошел к экзаменаторше первым. Сел напротив и погрузился в длительное молчание.
– Ну что? – женщина назвала труднопроизносимую кавказскую фамилию. – Готов ответ?
Горец уверенно молчал. Пауза затянулась.
– Ладно, – сдалась преподавательница. – Поставлю вам «удовлетворительно». Давайте зачетку.
Горец победно встал. Протянул зачетку и вдруг сказал со страшным акцентом: