— Он… он убил Крайнона, — прошептал Асгред, и сам уже не веря своим словам.
— Не он! — взвизгнула она. — Неправда! Не он! Пламя убило, когда отступило от него!
Лживая шлюха… правда из таких уст особенно ужасна.
— Твой хозяин подох. Тоже неправда?
Взгляд ее говорил, что и это правда.
— Тебя уже никто не вытащит из твоей реальности.
Девушка нахмурилась, сверкнув взглядом, задрала голову и раскрыла свои алые губы:
— Когда волна скрываала море, ты плыл ко мне во тьме ночеей
Скорей, скорей беги на волю, ко мне, в объятия скореей…
Асгред мотнул головой, пытаясь стряхнуть морок. Остатки рыжих волос скользнули перед взглядом вместе с остатками мыслей.
— Хватит…
— Иди скорей пока пылают чресла,
Страсть моя чудесна и прелестна…
Что это? Как… как прекрасно. От сладкого голоса ноги подкосились и Асгред упал на колени, пытаясь зажать уши. Безуспешно — сладкие звуки осаждали слух, словно тысяча вооруженных воинов худую лачугу. Они лились и лились, в самое его сердце сладким медом, цветущим желанием, зубастой похотью. А девушка все пела и пела, разжигая в нем огонь волшебным голосом.
«Возьми меня, — пелось в ее сладких речах, — войди в меня, и мы сольемся навечно в сладком соитии. Ты и я — одно целое, навсегда». Они пела иные слова, но Асгред слышал именно эти. Сладкие звуки проникли в разгоряченное сердце и плоть его восстала. Морок затуманил взгляд, желание стянуло нутро в узел и начало печь. В его взгляде слипшиеся грязные локоны стали снова блестящими, волнистыми и пахли свежестью. Платье обрело чистоту только что скроенного кружева, лоно… оно текло сладким нектаром.
«Хватит, замолчи, заткнись»!», — кричал он, умоляя, но она не слушала его и все равно пела.
Не верзила оказался самым страшным врагом. Это она. Шлюха. Нет, не шлюха… прекрасная дева, зовущая в свои врата блаженства. Асгред встал, словно его подняли с земли сильные руки гиганта и двинулся к девушке, ведомый все теми же невидимыми руками.
— Возьми, возьми меня, жаждущий любви путник,
Моя любовь — твоя жизнь, погибель и вечный спутник…
Он смотрел на нее недвижимым зеленым взглядом и желал. Оказавшись совсем рядом, протянул левую руку к тому, чему она звала и почувствовал теплую женскую плоть, пахучая влага текла по его пальцам. От нее тянуло цветами и только что выпавшим снегом.
— Я женат, — выдавил Асгред, не в силах сопротивляться соблазну.
— Полгода в пути, без женской ласки, без женского взгляда — ты заслужил награду, — сказала она, широко расставив ноги и выгнулась, брызнув на его руку своей влагой до самого запястья.
Мощная волна чужого удовольствия окатила Агсреда, заставив его вздрогнуть. Это было ее удовольствие… и она раскрылась, оголив розовые внутренности, готовая подарить ему блаженство, несоизмеримо большее, чем он может выдержать. Чем испытала она сама.
Сладкая влага прожигала кожу до костей — это было жжение желания, заставляющее член в его штанах наливаться кровью и становиться тяжелым, как свинцовые ядра. Так он и умрет — со спущенными штанами, с хреном в шлюхе и с кровью, льющейся из ушей. Она перегрызёт ему глотку сразу же, как он навалится на нее и острые зубы окажутся рядом с его шеей. Уж лучше бы в его спине была дыра от выстрела испульсника.
Асгред одернул руку и развернулся. Он поднял свой меч с земли, положил руку на ближайший плоский камень и рубанул по самое запястье. Его крик смешался с истошным воплем испуганной шлюхи. В одно мгновение у нее выросли клыки такие длинные, что не помещались во рту.
— Ублюдок! — кричала она. — Ненавижу! Сдохни! Сдохни!
Держа правой рукой левую, Асгред стоял на коленях и содрался от боли. Боль… она вонзилась в разум, заставив вспомнить. «Мы зовем за собой смерть, чтобы она не пошла за кем-то другим». Так сказал Каллахан, лучший из лучших. Ну и плевать, как он умер, важно, как он жил. Его слова имели значение. Для него — точно. «Храмовник испытывает боль, чтобы ее не испытал кто-то другой», — подумалось Асгреду, глядя на обрубок руки, из которого сочилась кровь. Наставник сказал бы ему так. Обязательно.
Боль разогнала туман в голове, словно ледяным ветром, и он вновь почувствовал, что в своем рассудке. Он должен сделать это. Ради Каллахана и ради неё, Ольги. Отсеченная рука лежала под ногами, будто никогда ему не принадлежала. В одно мгновение кожа на ней стала серой, пальцы проела влага цвета морской тины из лона визжащей тени. Теперь она пахла не цветами — она пахла морской пеной, тухлой рыбой и сгнившей древесиной, вынесенной на берег.